Предыдущая тактика дала сбой, оставив страну с массой проблем за границей. Пока Кремль сделал передышку
Кто в марте 2018 года станет следующим президентом России, понятно уже сейчас. Гораздо меньше ясности с тем, какую политику он будет проводить. И если социально-экономическую повестку будущего президентства еще как-то обсуждают, то по поводу политики внешней нет никакой определенности.
Главные вопросы
Будет ли внешняя политика Владимира Путина 4.0 так же импульсивна и ситуативна с высокими ставками и рисками, как и в предыдущий президентский срок, или же эволюционирует в сторону стратегической сдержанности, снижения рисков и минимизации конфликтности? Будет ли отдавать приоритет отвлеченным целям статуса и престижа («великая держава», «глобальный игрок», «геополитический центр силы»), сфокусируется на приземленном создании благоприятных условий для внутреннего развития или же обеспечит какое-то сбалансированное сочетание этих двух приоритетов? Будет ли продолжен курс на восстановление утраченных после распада СССР геополитических позиций в Европе и других регионах (Ближний Восток, Африка, Латинская Америка) без просчета налагаемых ими обязательств, или же произойдет «коррекция амбиций» от геополитики в примитивном военно-силовом понимании к выходу на новое качество технологического и экономического лидерства? Где пределы вовлеченности России в международные дела, не мешающие ее собственному развитию? Останется ли военная сила и решимость в ее применении главным и пока наиболее эффективным инструментом внешней политики, или же добавятся новые методы? Сохранится ли линия на новую идеологизацию внешней политики, или же произойдет возвращение к более адекватному восприятию окружающего мира без пропагандистского «комплекса обид»? Наконец, продолжится ли тренд на проведение внешней политики в режиме «тайных спецопераций» и «активных мероприятий», или же произойдет разумное «открытие» процесса принятия внешнеполитических решений с публичным обсуждением судьбоносных действий и их вероятных последствий до, а не после их свершения?
Публичные высказывания Владимира Путина пока не складываются в какую-то осмысленную внешнеполитическую платформу будущего. Вероятно, ближе к выборам ему напишут программную статью на внешнеполитическую тему, как это было сделано в 2012 году, на основе которой потом будут даже подготовлены президентские указы. Правда, мы уже знаем, что это не накладывает на президента обязательств, и реально проводимый им курс может отличаться от заявленного.
В 2014 году, присоединив Крым и вмешавшись в события на востоке Украины, Путин бросил вызов сложившемуся после прекращения холодной войны мировому порядку. Доподлинно неизвестно, как именно формулировались стратегические цели этих действий и как принималось решение, но из последующих разъяснений стало понятно, что речь шла о том, чтобы «переиграть итоги холодной войны», вернуть Россию если не на те же геополитические позиции в Восточной Европе, что и при СССР, то хотя бы на признание Западом ее интересов безопасности на постсоветском пространстве. Фактически планировалось реализовать «доктрину Брежнева 2.0», где государства между Россией и Западом (Украина, Молдавия, Грузия, Белоруссия) не могут самостоятельно определять свою внешнюю и оборонную политику, торгово-экономические альянсы и даже выбирать себе правительства и форму общественного устройства без согласия России. Все это предполагалось оформить новым договором с Западом, ибо холодная война закончилась без правового оформления и права концессионеров не были закреплены. В глобальном масштабе предлагалось перейти к «концерту великих держав», которые имеют полный суверенитет и могут ограничивать суверенитет держав малых. Россия и США в этом концерте – первые среди равных – должны иметь «геополитический паритет» и право вето на действия друг друга.
В качестве инструмента для достижения этих целей использовалась тактика «создания фактов на земле» и «новых кризисных точек давления», чтобы заставить «западных партнеров» признать российские интересы и начать с Россией «равноправный диалог». При этом каждый последующий кризисный маневр был острее и решительнее предыдущего (вытеснение Крыма Донбассом, Украины Сирией) с еще более непредсказуемыми последствиями. Для убедительности все это сопровождалось нагнетанием военной напряженности и «дерзкими акциями устрашения» на море и в воздухе в советской стилистике.
Закат Запада откладывается
Почти четыре года спустя можно признать, что эти цели (продавливание Запада на признание за Россией зоны контроля в буферных государствах) не достигнуты (но сохраняются), а перспективы их достижения более туманны, чем в 2014 году. Никакого коллапса либерального миропорядка не произошло, жесткость западного санкционного ответа превзошла российские ожидания. Внутреннего краха Запада, надежду на который подарили брекзит и победа Трампа на президентских выборах в США, не случилось, подрывные ставки Москвы на выборах в Нидерландах, во Франции и недавно в Германии не сработали, а Трамп разочаровал своей беспомощностью.
Теперь не очень понятно, что Кремлю со всем этим делать. Политика «создания фактов на земле» с применением военной силы хороша, только если она быстро достигает желаемого результата – иначе эти факты остаются в вашей собственности. Сейчас страна вовлечена в два вооруженных конфликта одновременно (Украина и Сирия), где стратегические цели не достигнуты («большая геополитическая сделка с США»), смысл дальнейшей вовлеченности теряется, стратегии выхода из этих «высокорискованных венчурных инвестиций» неясны и толком не обсуждаются, а сами инвестиции из актива превращаются в «фактор уязвимости» с перспективой дальнейшей эскалации, способной подорвать уже достигнутое во внутреннем развитии России.
Непредсказуемые внешнеполитические действия Москвы, изначально выглядевшие как компенсатор более слабых базовых позиций РФ в конфликте с Западом, также становятся фактором уязвимости. России теперь изначально приписываются худшие намерения, она воспринимается как угроза, а потенциальные союзники вместо поддержки российских действий в замешательстве примеряют российскую непредсказуемость на себя.
Москва могла бы продолжать в том же духе – выходить из одного кризиса через создание нового, еще более острого, не вступать в обсуждение корректирующих действий, ждать неизбежного перехода к постзападному миру. Но гарантий, что результат будет иным, нет никаких. Новые кризисы будут создавать и новые обязательства, новые уязвимости, новые ответные действия соперников. Закат Запада откладывается, а стратегического запаса времени у России нет – отставание будет нарастать.
Временная передышка
Надо сказать, к середине 2017 года аппетит Кремля к внешнеполитическим авантюрам несколько угас, и первые признаки «стратегической сдержанности» налицо. Москва пока избежала соблазна влезть в Ливию по сирийскому сценарию, поддержав одну из сторон конфликта (генерала Халифу Хафтара), уклонилась от заманчивых предложений по Йемену и даже приостановила уже запущенные действия по дестабилизации Балкан (Босния и Герцеговина, Черногория, Македония, Косово и Сербия) для блокирования расширения НАТО и ЕС. Правда, в Сербии с непонятно какой целью создается полноценная военная и разведывательная база, как бы распространяющая на Белград российский зонтик сдерживания, ограничивающий возможности НАТО по военному вмешательству в конфликт Сербии с кем-либо из соседей (Косово). Зачем России нужны такие расширенные военные обязательства в регионе, где исторически нам не сопутствовала удача, никто пока не объяснил.
В Сирии, после спасения режима Асада, взят курс на деэскалацию и поиск формулы политического урегулирования. При этом главным бенефициаром российской интервенции стал Иран, а США после разгрома ИГИЛ, вероятно, утратят интерес к сирийской теме, уклонившись от геополитических разменов с РФ. Главная цель сирийского гамбита – переформатирование отношений с США после Крыма и Донбасса – не достигнута.
В отношении Украины Кремль показывает стремление к разумной интернационализации урегулирования (инициатива Путина по миротворцам ООН). Но одновременно в кризисной ситуации вокруг ракетно-ядерной программы КНДР взят авантюрный курс на инструментализацию ядерного распространения как инструмента сдерживания США и «защиты суверенитета от внешнего вмешательства», что может обернуться неприятным поворотом сюжета в других регионах.
Понимания, что новая сдержанность – это долгосрочный стратегический курс, а не тактический маневр, пока нет. Российский избиратель также не определился: восстановления авторитета России как одной из самых влиятельных стран в мире (речь о статусе), без которой не решается ни один из важнейших вопросов, хотят 49% (июньский опрос Левады-центра), а участия в решении конфликтов в горячих точках и борьбе с терроризмом – только 21%, противодействовать экспансии Запада и влиянию США – 19%, а расширять границы РФ – всего 14%, зато обеспечить мирное существование страны (то есть жить без войны) хотят 59%.
Надо отметить, что курс на самоограничение, «стратегическую сдержанность вместо напористости» и выход из «рискованных активов»российской внешней политики обсуждается в российских экспертных кругах с начала 2016 года (тезисы СВОП «Стратегии для России. Российская внешняя политика: конец 2010-х – начало 2020-х годов»). Со стороны системно либерального крыла в этом году представлен совместный доклад ЦСР и РСМД «Тезисы о позиционировании России в мире». Оба документа весьма содержательны для долгосрочного внешнеполитического планирования, но основания считать, что они будут положены в основу нового курса, пока нет.
При различиях в аргументации их ключевой вывод совпадает: внешняя политика Путина блистательна, но экономическая слабость и технологическая отсталость страны ограничивают возможности для дальнейших побед и даже превращаются в фактор внешнеполитической уязвимости. Необходим период консолидации уже завоеванных позиций, а акцент нужно сделать на внутреннем развитии и технологической модернизации, внешнеполитические амбиции стоит уменьшить, а внешнюю политику более тесно увязать с задачами внутреннего развития. В докладе ЦСР/РСМД говорится о необходимости преодоления конфронтации с Западом как необходимом условии успешной модернизации. В целом же желательность перехода к сдержанности во внешней политике «нового Путина» осознается значительной частью российской внешнеполитической элиты, в то время как призывов к продолжению подвигов «времен очаковских и покоренья Крыма» почти не слышно. Есть и некоторые наработки оппозиции, прежде всего «Яблока», с интересными идеями, например по ограничению полномочий президента по использованию российских вооруженных сил за рубежом, но перспективы их реализации невелики.
Для нового президентства Путина сегодня нет большого внешнеполитического проекта, каким в 2011–2012 годах стала идея создания Евразийского союза (после украинского кризиса утратила приоритет). Есть попытки продвигать на эту роль концепцию «большой Евразии» на паях с Китаем, но при прохладном отношении Пекина ее реализация маловероятна, хотя отдельные аспекты имеют практический смысл.
Три «амбициозные цели»
При этом за скобками остается ключевой набор заявленных в 2014–2015 годах целей России на международной арене, которые делают переход к стратегической сдержанности затруднительным. Они продолжат генерировать сценарии кризисной эскалации, повышения ставок, роста вовлеченности РФ в дела других государств. Таких «амбициозных целей» в российской внешней политике сегодня три.
Первая – стремление контролировать внешнюю и оборонную политику «государств фронтира», отделяющих Россию от Запада (Белоруссия, Украина, Молдавия, Грузия, возможно, Сербия). Контроль предполагает навязывание этим странам пророссийских политических режимов, принимающих ограниченность своего суверенитета. Если такой контроль по каким-то причинам сейчас невозможен, ставка делается на хаотизацию. Тактика Кремля предполагает, что такие страны не должны иметь самостоятельной политики по интеграции с Западом, а народы этих стран не должны самостоятельно выбирать себе лидеров (чтобы не выбрали прозападных русофобов). При этом инструментов достижения данной цели у Москвы всего два – подкуп элит и гибридная война. Понятно, что сохранение цели контроля при недостаточном влиянии на внутренние процессы этих государств будет рано или поздно приводить к острым кризисам по примеру украинского. И никаких гарантий достижения желаемой цели в длительной перспективе у России нет. Ставка на контроль или дестабилизацию фронтира, помимо обязательств российской вовлеченности, с неизбежностью приводит к дальнейшей конфронтации с Западом, соответственно и к новым мерам сдерживания России.
Вторая цель, тесно связанная с первой, – противодействие цветным революциям и вооруженным восстаниям против авторитарных режимов на всем постсоветском пространстве и теперь на Ближнем Востоке. Исходя из неверной оценки угрозы (цветная революция как форма военной агрессии Запада), эта цель предопределяет необходимость военно-силового ответа на вызовы, которые носят невоенный характер, и почти автоматически втягивает Россию в ненужные авантюры по вмешательству в чужие дела, воспринимаемые в мире как акции военной агрессии.
Третья цель – стратегическое сдерживание США и подрыв американского влияния в мире. Частично она носит оборонительный характер – сдерживать США на дальних подступах и в других регионах, чтобы не лезли к нам и на постсоветское пространство. Но сдерживание Вашингтона на дальних подступах, как и в советский период, означает вовлеченность в различные региональные конфликты с участием США, а также создание новых точек давления на американские интересы даже там, где российских интересов не просматривается.
Пока в этих пунктах нет места для стратегической сдержанности. Но будущий президент, который только и может корректировать «амбициозные цели», держит паузу, оставляя окно возможностей открытым.
Владимир Фролов
Эксперт по международным отношениям
