К людям, не поддерживающим нынешнюю автократию, но лояльным автократии, с которой все началось, больше всего вопросов по итогам прошедших лет
Ровно 25 лет назад, 21 сентября 1993 года в 20 часов президент Российской Федерации Борис Ельцин выступил по телевидению с обращением к нации. Он говорил о кризисе государственности, об угрозе анархии в ядерной стране, о разложении парламента как политического института, о снижении авторитета государственной власти и о том, что действующая Конституция России не позволяет преодолеть паралич власти.
Ссылаясь на прошедший весной референдум, на котором большинство россиян выразили свою поддержку политике, проводимой президентом, и на то, что действующее законодательство не предусматривает процедуры принятия новой Конституции, Ельцин объявил, что 12 декабря пройдут выборы в новый орган власти – двухпалатное Федеральное собрание, полномочия которого будут определены новой Конституцией, о дате и процедуре ее принятия будет объявлено дополнительно. Текст указа(номер 1400 – пожалуй, единственный за все постсоветские годы президентский указ, номер которого стал узнаваемым именем собственным), фиксирующего старт радикальной политической реформы, дикторы телевидения прочитали сразу после обращения Ельцина. «Права граждан, бывших народными депутатами Российской Федерации, в том числе трудовые, гарантируются», – самая, наверное, эффектная фраза, отсылающая к «гражданину Романову» или к чему-то такому; в общем, еще одна революция, пусть и сверху.
Настоящий День России
По-хорошему, День России как день рождения нынешней российской государственности или, чего уж там, день рождения Путина (потому что Путин это Россия) нужно праздновать именно сейчас, осенью. Эпоха, к которой относилось принятие никому теперь не нужной «декларации о государственном суверенитете», закончилась именно тогда, ровно двадцать пять лет назад, и хотя сейчас, вероятно, еще не стало общим местом считать, что и путинская система уходит корнями в суровую осень 1993 года, такую точку зрения, по крайней мере, уже не получается считать экзотической.
Суперпрезидентское государство, ничего не решающий парламент и решающая все администрация президента, сам президент, стоящий над всеми ветвями власти и по факту контролирующий их – все было запрограммировано именно тогда, 25 лет назад, когда новая политическая система выстраивалась без публичного обсуждения, явочным порядком (при очень впечатляющей, – танки! – силовой поддержке) и в интересах единственного политического игрока, собственно президента. Еще пять лет назад это звучало как пощечина общественному вкусу, потом – как интересная дискуссионная тема, сейчас – как нечто такое, что уже много раз было сказано и, по крайней мере, отвоевало себе место в ряду равноправных взглядов на недавнее прошлое. Парадоксальное спасибо за это стоит сказать «Ельцин-центру», Наине Ельциной со «святыми девяностыми» и общей моде на поиск альтернативы Путину и его времени в ельцинском прошлом. Чем больше сейчас об этом вспоминают, чем больше подробностей – полузабытых или просто неинтересных тогда, но очень понятных сейчас, – тем очевиднее несостоятельность прежнего канона, в котором «наши танки расстреляли большевистскую сволочь».
От цветущей сложности – к «красно-коричневым»
Сейчас, когда случился скандал с выборами в Приморье, коммунист Ищенко в каком-то интервью сказал, что в Советском Союзе выборы были честнее – звучит смешно, но именно так и есть. Самые честные выборы со времен, может быть, Учредительного собрания – это весна 1990 года, когда выбирали парламенты союзных республик и региональные советы. Именно тогда в Прибалтике, Грузии, Армении и Молдове к власти пришли сторонники независимости этих республик, в Москве – Гавриил Попов, в Ленинграде – Анатолий Собчак, а в более умеренных союзных республиках и регионах – те люди, которым полтора года спустя предстояло создавать новые независимые государства и отстраиваться от советского прошлого.
Советский парламентаризм, конечно, был тоже революцией сверху. Первые относительно свободные выборы – это весна 1989 года, когда выбирали народных депутатов СССР. Но это были именно выборы с оговорками – значительную часть депутатов избирали «по спискам», и это значило совсем не то, что теперь. Перестроечное законодательство фактически позволяло назначать депутатов – каждая общественная организация имела гарантированные места в парламенте, которые распределялись силами общего собрания или даже руководящих структур этой организации. Понятно, что таких организаций было немного – творческие союзы, Академия наук, советы ветеранов и прочее в том же роде, а крупнейшей общественной организацией была КПСС, чью особую роль в государственном устройстве фиксировала 6 статья Конституции СССР. Депутатов от КПСС называли «красной сотней», и сам Михаил Горбачев, не решившийся на прямые выборы по избирательному округу, стал депутатом от «красной сотни». Но и, скажем, главный оппозиционный герой первых двух съездов Андрей Сахаров тоже избирался «по спискам» – от Академии наук СССР.
Российский съезд выбирали уже не так. Не было никаких списков и никаких сотен, все депутаты проходили только по округам, а шестую статью отменили незадолго до выборов, и КПСС уже не имела особого статуса. Кандидат в народные депутаты РСФСР – весной 1990 года это была такая массовая социальная группа, всенародное реалити-шоу, по итогам которого в парламенте оказалась непредставимая ни до, ни после цветущая сложность – старые диссиденты, молодые неформалы, какие-то инженеры, впервые в жизни надевшие пиджак с галстуком, священники, журналисты, в том числе бригада ведущих популярной телепередачи «Взгляд» чуть ли не в полном составе – региональные номенклатурщики, которые там тоже, конечно, были (например, Минтимер Шаймиев), не составляли большинства среди депутатов и терялись на фоне новых лиц, из которых получался такой же коллективный портрет новой власти, какой в те же годы складывался в освободившихся странах Восточной Европы. Страна вдруг узнала, что в ней есть и кадеты, и эсеры, и христианские демократы, и черт знает кто еще – к 1993 году пропаганда редуцирует эту цветущую сложность до унылого красно-коричневого и запишет всех кадетов и христианских демократов в одну большую угрозу коммунистического реванша, остановить который по силам только бывшему первому секретарю Свердловского обкома КПСС.
Понятно, что сегодня это не имеет никакого значения или, по крайней мере, прикладного политического смысла. Грязь и кровь 1993 года высушены, упакованы в гранит и мрамор (сгоревший Белый дом отремонтировали и отдали правительству уже к началу 1994 года), и вряд ли когда-нибудь будут расчищены и разобраны – все в прошлом, проблема-1400 уже как бы и не проблема, и по правилам Ельцина, которые тот придумал для себя, царствует теперь Путин, а после Путина столько же процарствует новый Путин, и так до бесконечности – либералы 2018 года скучают по Ельцину, либералы 2058 года будут скучать по Путину и устраивать церемонии в Путин-центре.
Память о 1993 годе сегодня – это уже не политика, а мораль, ну и такой самый простой тест, который может пройти каждый, кто помнит себя в 1993 году, а таких в России пока, наверное, большинство.
Кто был тогда за Ельцина, а сейчас за Путина – к тем меньше всего вопросов. Люди, которые всегда за действующую власть – самая понятная категория, обывателю свойственна тяга к порядку, или даже тяга к сильному – это объяснимо. Их можно упрекать в конформизме, зато нельзя – в непоследовательности.
Кто был тогда против Ельцина, и сейчас против Путина – тоже понятные люди. «Я всегда буду против», если совсем грубо. Спектр, наверное, от диссидентов до умеренных оппозиционеров, но люди в любом случае тоже последовательные и честные – 25 лет назад против узурпации, и сейчас против узурпации, 25 лет назад против автократии, и сейчас тоже. Кто бросит в них камень?
Кто был тогда против Ельцина, а сейчас за Путина – ну, условно, такие как Зюганов, но как раз не лично Зюганов (к нему и по 1993 году слишком много вопросов – не будучи депутатом, он находился на периферии конфликта и, вероятно, поэтому и смог на выборах 1993 года стать единственным допущенным к ним «красно-коричневым» с перспективой монополизцации этого спектра). Непоследовательность – да, но понятная и почти честная, то есть, конечно, такие люди в массе – главная социологическая удача Путина, сумевшего продать свою автократию как альтернативу автократии ельцинской, но эта удача основана на трагическом парадоксе девяностых, когда именно государственники составляли самую непримиримую и радикальную, почти антигосударственную, оппозицию власти. Воспринимая Ельцина как разрушителя государства, они не принимали и власть, и все, что она принесла с собой – и бело-сине-красный флаг, и новые праздники, и пиночетовские армейские фуражки времен Грачева. Таким людям в девяностые было дискомфортнее всего и, вероятно, вообще любой сменщик Ельцина стал бы для них приемлемым – кто бы ни оказался на месте Путина, оппозиционеры-государственники девяностых приняли бы его и полюбили, потому что эту неизрасходованную любовь они носили в себе десять лет и обрушили на первого же, кто пришел после Ельцина – просто потому, что он не ломал Советский Союз в 1991 году. Мотивы и логика таких людей, по крайней мере, объяснимы и понятны.
И последняя во всех смыслах категория – те, кто был за Ельцина тогда, и кто сейчас против Путина. Лоялисты девяностых, не нашедшие себя в лоялизме нулевых и десятых. Их можно сравнить с теми, кто поставил олимпийский рекорд, а потом побрезговал бежать стометровку – понятно, что быть лоялистом 25 лет назад несопоставимо сложнее, чем теперь. Верить топорной пропаганде девяностых (Макашов-Баркашов! Купи еды в последний раз! Не дай Бог!) и не верить нынешней более технологичной и тонкой (Большая игра! Госдеп! Бандеровцы!) – это или невероятный личностный рост, но в его случае логично было бы сожалеть об ошибках молодости, или какое-то жуткое лицемерие, когда страх признания прошлых ошибок или грехов заставляет настаивать на своей правоте и десятилетия спустя.
Быть сейчас за Путина в самом общем виде – радоваться сочинской Олимпиаде и Крымскому мосту, ненавидеть бандеровцев и Запад, игнорировать новости, которые поставляет «Медиазона» – ничего сложного. Быть за Ельцина при Ельцине – ненавидеть собственных сограждан, не вписавшихся в рынок или вписавшихся, но ностальгирующих по советскому прошлому. Находить оправдание самым непопулярным реформам, верить, что демократия – это власть демократов, соглашаться с постоянным сокращением свобод. В путинской системе, конечно, хватает того, чего не было в ельцинской – как в десятом айфоне процессор и камера гораздо лучше, чем в третьем, – но основа та же, двадцатипятилетней выдержки. Сейчас Золотов, тогда Коржаков – вот уж принципиальная разница, правда же?
К людям, не поддерживающим нынешнюю автократию, но лояльным автократии, с которой все началось, больше всего вопросов по итогам прошедших двадцати пяти лет. Вопросов моральных, конечно – от политики за эти годы, в общем, и не осталось ничего.
Олег Кашин
Журналист
