Почему в России не будет ничего сравнимого с китайской культурной революцией, и чем молодые волки путинизма отличаются от хунвейбинов
Один из самых мрачных юбилеев этого года – пятидесятилетие знаменитого постановления ЦК КПК от 16 мая 1966 года, которым официально давался старт Китайской культурной революции.
О, незабываемый стиль этой революции, ее мгновенно узнаваемый воляпюк – сочетание китайской мифологии, отборных ругательств и маоистских штампов! «Вверх в горы, вниз в долины», «окружить города деревней», «омерзительнейший извратитель величайших образцов», – эти величайшие образцы несложно генерировать самому: «правота партийных медведей против коварства ревизионистских лис», не угодно ли! Вчуже трудно вообразить что-нибудь смешней, наглядней и абсурдней идей и лозунгов этого шестилетия (по другим классификациям, десятилетия), – но как-то все перестает быть веселым, как вспомнишь, что идея председателя Мао открыть «огонь по штабам» и разобраться с пережитками феодализма стоила Китаю порядка миллиона жизней – ненамного меньше, чем восьмилетняя и беспрецедентно жестокая японо-китайская война. От репрессий же, высылок в отдаленные села и от уличных побоищ пострадали порядка 100 миллионов человек.
Мы представляем себе Культурную революцию как массовые ссылки интеллигенции на строительство свинарников, как разрушение нескольких участков Великой китайской стены, как уничтожение национального кинематографа и радикальное переустройство театра, нам несложно себе представить издевательства молодых недоучек над профессурой, которую ставят на колени и прилюдно оплевывают, – но, право, это самое невинное из того, что делалось в Китае с 1966 по 1969 год, во время первого и самого кровавого этапа великого культурного рывка. В песне Высоцкого «Возле города Пекина» – тоже довольно веселой – все хронологически точно: сначала «Не ходите, дети, в школу, выходите бить крамолу», – занятия во всех школах и университетах были прекращены на полгода, – потом «старинные картины ищут-рыщут хунвейбины», – но дальше все пошло куда брутальней. Штука в том, что хунвейбины не ограничились борьбой с феодализмом и, как это всегда бывает в массовых движениях невежественных и агрессивных людей, принялись истреблять друг друга: так, в Кантоне отряды «Красное знамя» и «Ветер коммунизма» устроили между собой впечатляющую резню, дети интеллигенции (коих в числе хунвейбинов было до половины) возненавидели детей крестьянства, а поскольку почти никаких книг, кроме цитатников Мао, в стране в эти годы не печатали – они стали спорить о том, кто правильней понимает цитаты Мао.
Если в 1966 году хунвейбины яро истребляли интеллигенцию, стригли волосы тем, у кого они были «неприлично длинны», и разували тех, чьи туфли казались слишком буржуазными, – то в 1967 они уже вовсю мочили друг друга, и против них приходилось применять армию. Срок любой опричнины недолог, в каком бы веке и регионе ни начинали делить граждан на своих и чужих: Иван Грозный поделил страну на опричнину и земщину в 1565 году, а в 1572 об этой идее уже слышать не мог и репрессировал былых любимцев через одного. В Китае все произошло ровно четыреста лет спустя, но Мао испугался раньше: история все-таки ускоряется. Уже в 1969 он заговорил о «незрелости» хунвейбинов и «перегибах» у цзаофаней (молодых пролетариев). А после смерти Председателя все перегибы революции списали на деятельность «банды четырех» во главе с его последней женой Цзян Цин.
Часто приходится слышать, как современные публицисты называют хунвейбинами «Наших», «Молодую гвардию Единой России» или, чем черт не шутит, «Ночных волков»; все это, конечно, преувеличение, и не только в смысле масштаба (в Китае вообще не привыкли экономить на людских ресурсах), но и в смысле доминирующей эмоции. Хотелось бы как-то, что ли, защитить молодых волков путинизма, рыцарей сетевых разборок, исполнителей невинных заказов вроде массового полива оппозиции зеленкой. Ничего хоть отдаленно сравнимого с культурной революцией в России XXI века не было и не будет – потому что, во-первых, масштаб несравненно меньше, а во-вторых, генеральная эмоция несравненно гаже.
Хунвейбины были зомбированы, искренне верили в Великого Кормчего и в то, что будущее принадлежит им; они не выслуживались, не делали карьеру, а в самом деле полагали, что в Китае победила новая культура, что хозяевами страны стали молодые, что у революции открылось второе дыхание… Их не избавляли от химеры совести, потому что совести у них не было; они не испытывали гаденькой радости от любования собственной мерзостью; наконец, они не были карьеристами и даже готовы были отдать свои молодые жизни за торжество маоистских принципов. Напротив, главная эмоция российской молодежи, нападающей на старых правозащитников или их молодых учеников, – желание выслужиться, поучаствовать хоть в такой вертикальной мобильности, когда в социальный лифт надо вползать на четвереньках; они все понимают, они наслаждаются всеми благами западной цивилизации, они между собой от души хихикают над собственными лозунгами, и процент одураченных среди них – ну пять, ну в худшем случае десять самых наивных, а остальные испытывают демонический восторг от сознательного переступания отлично известных им нравственных законов. Вот это и называется фашизмом – когда все понимаешь, а делаешь. С фанатиков тоже спросится – и на том, и на этом свете; но у них есть шанс прозреть – а эти-то и так все видят.
Так что никакие они не хунвейбины. Они, как пел тот же Высоцкий, – «что-то весьма неприличное», но совсем другое. И если у Китая после культурной революции был шанс воскреснуть и превратиться в сверхдержаву, – то у нынешней России такого шанса нет. Кто-то скажет: и отлично. Может быть, искренний злодей в самом деле опасней продажного. Но у искреннего злодея есть шанс, как у тонущего в море есть надежда оттолкнуться от дна. В болоте, где все гниет и никто ни во что не верит, такого шанса нет.
Дмитрий Быков
писатель, публицист
