В российских школах в продолжение советских традиций «литературе» как учебному предмету отводится одно из ведущих мест. Говоря по-другому, литература является базовой школьной дисциплиной. Её рабочие программы рассчитаны на весь срок школьного обучения, и на неё возлагается множество задач, прямо к литературе не всегда относящихся. За ней же закреплена роль одного из главнейших воспитательных средств, идеологически жёстко подчинённого государству.
В школьные программы подбираются (назначаются) такие произведения, герои которых должны являться примером поведения для подрастающего гражданина, каким этот пример представляется власти в данный временной период. Положительным героям наглядно противопоставляются лица, заслуживающие осуждения и отвержения обществом в целом и каждым гражданином в отдельности. Сорняки полагалось выпалывать разом, как у других, так и у себя в первую очередь. Пощада не предусматривалась. Читаешь книгу, и, как по инструкции, «делаешь себя». Принцип «моя хата с краю» приравнивался к принципам враждебности. Существование писателей вне политики не предусматривалось. Следовало быть хотя бы «попутчиком», да и то в зависимости от содержания конкретно-исторической обстановки. В основном же следовало соответствовать формулировке Маяковского: «И тот, кто сегодня поёт не с нами, тот против нас».
Учитывая исключительно высокое значение литературы в системе школьного образования, важно уяснить, какие цели ставятся при преподавании этого предмета.
Казалось бы, на вопрос «что изучается на уроках литературы?» существует безусловный ответ: «литература». Что тут мудрствовать лукаво — как урок называется, то самое по названию в процессе его и изучается. На «физике» изучают физику, на математике – математику, на биологии – биологию. Ну, и так далее. А вот с предметом «литература» в российской школьной действительности всё не так просто. Кто-то поспешит подчеркнуть, что речь идёт не о литературе вообще, а только о той, которая называется художественной и которая состоит из различных беллетристических (от французского словосочетания belles letres) и поэтических сочинений. Но и данное уточнение нам мало что сообщит о специфике (стратегии) преподавания литературы в советской, а по наследству и в собственно российской школе. Художественная литература отличается величайшим разнообразием, и обращаться с ней можно тоже разнообразно. «Декамерон» — величайшее художественное произведение эпохи раннего Возрождения, но его в школах почему-то не изучают. Не изучают и даже не упоминают «Гаврилиаду» Пушкина, поэму, сыгравшую громадную роль в судьбе поэта и не уступающую по своим художественным достоинствам другим его произведениям. Уж не по той ли причине, что и «Декамерон» и «Гаврилиада» одинаково наделены свободомыслием, никак не согласующимся с существующими школьными порядками?
Как ни скучно, но для прояснения специфики (принципов) преподавания литературы в российских школах нам придётся посмотреть то, что в отечественном образовании сегодня получило название базового общеобразовательного стандарта (ФГОС). Он нацелен на обеспечение единства образовательного пространства Российской Федерации по всем предметам школьного цикла. Без него, как без воды – и не туды и не сюды. ФГОС по литературе — в ряду других ФГОСов. Грандиозный по своим целям и задачам, он представляет собой совокупность требований к знаниям практически каждого гражданина нашей страны. По входящему в его список произведениям, предназначенным для обязательного изучения, любой россиянин может самостоятельно проверить свою литературную грамотность. Не надо устраивать никаких всеобщих экзаменов. Простое знакомство с этим списком заставляет хорошо думать о нашей школе и том литературном образовании, которое она даёт. При выполнении этого стандарта Россия, безусловно, должна рассчитывать на звание самой читающей страны, учитывая также и то, что стандарт требует от выпускников школы умения ориентироваться в мире современной художественной литературы и отбирать произведения, обладающие высокой эстетической ценностью. Поскольку за редчайшим исключением школьники в школе успевают и даже после неё в основном поступают в вузы, надо полагать, что их знания соответствуют введённому стандарту. Так по логике, но так ли по факту жизни? Насколько успешно выполняются министерские (государственные) повеления? Знают ли хорошо сами учителя словесности то, что они обязаны требовать от своих учеников? Или самим можно не знать, но с других требовать? Можно говорят и так: узнавать самому за день до того, как учить другого.
В базовом общеобразовательном стандарте подчёркивается, что литература как учебный предмет призвана в первоочередном порядке формировать гражданскую позицию, чувства патриотизма, любви и уважения к литературе и ценностям отечественной культуры. Обратим внимание на то, что данный подход требует оценивать литературное произведение с точки зрения его служения тем задачам, которые в данный исторический отрезок общество (а в условиях России — это государство) ставит перед школой, перед подрастающим поколением.
На книгу российская школа смотрит, как на прислужницу государства. С государственной точки зрения, есть книги полезные и бесполезные. А есть и вредные. Этой точкой зрения надо руководствоваться при назначении книг к школьному обучению. Поскольку сама школа находится в полной зависимости от государства, то и в этом вопросе она обязана слушать государство. Хороша книга или плоха, определяется тем, как она соотносится с господствующим в стране мировоззрением и государственной политикой. «Как закалялась сталь» Николая Островского ценилась более других книг своего времени в силу того, что она соответствовала тогдашнему политическому курсу Партии и удачнейшим образом работала на его пропаганду. В то же время, книги Андрея Платонова, современника Островского, сегодня восхваляемые и с большей правдой отражавшие эпоху, популярностью не пользовались, поскольку не находили одобрения у тогдашних советских политиков. Сегодня Николай Островский и Андрей Платонов местами поменялись. Первого из школьной программы убрали, и, похоже, навсегда, а второго — включили. Почти по Евангелию: первые станут последними, а последние – первыми. Само по себе это нормально. Утром – одна одежда, вечером – другая. В течение суток и солнце по-разному себя ведёт. Беда в том, что смена оценок книг, изучаемых в школе, происходит в угоду смене идеологии, а то и просто по «щучьему велению и моему хотению» какого-нибудь министерского столоначальника. Такой эксплуатационный (утилитарный) подход к книге отнюдь не способствовал развитию любви к ней.
Школой ценились и продолжают цениться не книги, не художественная литература, как таковая, а её идеологическая составляющая. Если художественное произведение соответствовало государственной идеологии, то оно получало положительную оценку и заслуживало включения в школьную программу, если не соответствовало, то в лучшем случае удостаивалось лишь упоминания, да и то в негативном смысле. Режиссёры государственных политических режимов диктовали школе единообразный литературный репертуар и жёстко требовали «учесть распоряжение», выражаясь словами Маяковского. Коллективный разум Партии за всю историю советской власти ни разу не ошибся, пока вдруг почему-то не рухнул. И если Ленин, пользовавшийся в стране когда-то непререкаемым авторитетом, дал высочайшую оценку роману Чернышевского «Что делать?», то тем самым его присутствие в школе было забронировано на несколько десятилетий. В то же время, Александр Иванович Герцен, «разбудивший» по тому же Ленину Чернышевского, до сих пор в школе не изучается ввиду своих откровенно либеральных и прозападных взглядов, которые ныне всё чаще и чаще на самом высоком уровне объявляются для России принципиально неприемлемыми.
Сталин говорил: «У меня для вас других писателей нет». У него «других» и быть не могло. А если у кого-то они и были, то с этим разбирались по всей строгости закона. Следовало знать и читать только сталинских писателей, а не каких-то там Бабелей-Гумилевых. Страшный и омерзительный пример с Мандельштамом согласуется с системой официально узаконенных отношений государства с самостоятельно мыслящими писателями. Вождь знал, что так, как во Франции и Штатах, нам не нужно. Ему по крайней мере. Вольтерьянство уважается разными революционерами до той поры, пока они сами не придут к власти. Именем Герцена можно называть улицы и университеты, но только не изучать в школе. Опасно для государственных устоев.
Долгое время при большевиках литература делилась на литературу революционную, пролетарскую, и антиреволюционную, буржуазно-дворянскую. Допускалась к изучению первая, а вторая категорически запрещалась. Помимо творческих государственных союзов, строгим наблюдениям за таким разделением занимались специально назначаемые лица, большинство из которых трудились в системе Наркомпроса.
С предметом «литература» в школе делают то, что сложно сделать с математикой и физикой. Точные науки не подчиняются принципу партийности и классовым теориям. Хотя, как ни глупо, такие попытки в советском образовании предпринимались: арифметические задачки даже для первоклассников составлялись обязательно с классовым подтекстом. В конце концов, от них отказались ввиду их явной нелепости. Один рубль, как на него ни гляди, так одним рублём и остаётся, а не сколькими-то ещё.
Математику и физику в наших школах изучают как математику и физику, чего не скажешь о литературе, которая как школьный предмет используется в качестве подручного воспитательного инструмента, а никак не для изучения самой литературы.
Школьная литература – это литература стандартов, которым должен следовать человек в данное время. Меняются стандарты – меняются и произведения, устанавливаемые школе для изучения. Проблемы революции меняются, и одновременно возникают проблемы приспособления к создающимся ситуациям. Выбор авторов детерминируется политическим моментом. Кто-то скажет – историей. Симонов и Фадеев уступают места Мандельштаму и Платонову. Чернышевский вообще выкидывается на свалку истории. Как и Писарев со своим материалистическим атеизмом. Сохраняется лишь тот минимум, который поддерживает стандартизацию, достигнутую ранее. «Евгений Онегин» и «Ревизор» — на все времена. Но и в них учащийся должен видеть то, что соответствует видению современных идеологов от образования. Важным становится не прочитать «Войну и мир», а уяснить то, что за тебя уже обнаружили и уяснили в этом романе учёные дяди и тёти.
Школа изобилует стандартами, но больше всего от них страдает литература. Стандартное восприятие художественного произведения ведёт к стандартизации личностей. Не надо никакой чипизации (типизации). Одинаково думать о том, кто такой Печорин (что он собою представляет) – вот вам и путь к единству. Инакомыслие же, как известно, приравнивается к тягчайшему преступлению. Кто не с нами, тот против нас.
Безусловно, книга может и должна использоваться в качестве воспитательного средства. Спорить об этом не приходится. Другой вопрос, какие ставятся воспитательные задачи, кем и как они формулируются, и на чём основывается подбор произведений под их выполнение. Какими критериями следует руководствоваться при оценке художественного произведения? Можно ли ограничивать определение его ценности степенью соответствия той или иной идеологической модели, когда «Песнь о буревестнике» Максима Горького первостепенно включается в школьную программу за её ясную революционность, а в другое время за ту же революционность, наоборот, исключается? Считать ли его роман «Мать» ценнее романа Чернышевского «Что делать?» только на том утверждении, что он создан методом социалистического реализма, провозглашённого самой последовательной и высшей формой художественного творчества? А ведь долгие годы политическая конъюнктура требовала именно такого оценочного подхода. Именно на социалистический реализм возлагалась задача «переделки и воспитания трудящихся в духе коммунизма». Советские писатели, наряду с другими деятелями искусства, наделённые званием инженеров человеческих душ, были обязаны руководствоваться марксистско-ленинским лозунгом о том, что советская культура – это культура социалистическая по своему содержанию и национальная по своей форме. Кто не укладывался в эти рамки, попадал не в писатели, а причислялся к отрицательным персонам, требовавшим к себе особого подхода. Что значит не понимать и не ценить соцреализм, Мандельштам удостоверился не в единственном числе. Сегодня же коммунистическое учение, если окончательно и не умерло, то в значительной степени девальвировалось в сознании народов и никак не может служить основой для оценки художественных произведений. В равной мере для этого не годятся и другие идеологические схемы.
Дети и помимо школы знакомятся с искусством. Это и спонтанно происходит, и с помощью близких им людей. Незаменимую роль в эстетическом воспитании подрастающего человека играет семья, когда вся в целом, когда только мама или бабушка, а то и папа. Да и само по себе произведение искусства, независимо от постороннего вмешательства, оказывает на нас воспитывающее влияние. Несомненно, тот, кто родился в Риме и жил в нём, носит на себе (в себе) образ этого великого города. Провинциал, оказавшийся в Москве и даже поживший в ней достаточно долго, легко узнаётся среди коренных москвичей, как бы он им ни старался подражать. Школа, в широком смысле данного понятия, активно вмешивается в воспитание вкусов и чувства красоты, берётся управлять ими и обучает своих подопечных определять эстетическую ценность того или иного художественного произведения в зависимости от тех задач, которые она сама поставила перед собой или кто-то ей поставил свыше. Несомненно, что одна из главных задач школы заключается в активизации потребности учащихся в красоте. Она-то и уходит на второй план. В советской школе вместо красоты доминировала государственная коммунистическая идеология. И учащихся приучали видеть эстетическую ценность литературного произведения сквозь призму этой идеологии. «Чистое» искусство осуждалось, а если в нём угадывались признаки идеологической враждебности, то ему вообще отказывалось в наличии каких-либо черт прекрасного. Этого требовали положения марксистско-ленинской эстетики. Другая эстетика не имела права на существование. А под эту и психология ложилась. «Склонность к искусству для искусства является и упрочивается там, — писал Г.В. Плеханов, — где есть безнадёжный разлад между людьми, занимающимися искусством, и окружающей общественной средой».
Будучи объявленной как часть марксистско-ленинской философии, эстетика служила теоретической основой политики партии в области художественного творчества и прежде всего литературы. Для изучения в школе отбирались такие литературные произведения, которые удовлетворяли этим требованиям. Сочинения первого русского лауреата нобелевской премии Ивана Бунина, ввиду того, что писатель был яростным противником коммунистической теории, а к тому же и белоэмигрантом, в школьные программы не включались. При упоминании его имени упор делался на далеко не лучший его рассказ «Господин из Сан-Франциско», в котором писатель критически подошёл к изображению буржуазного западного мира, призванного восприниматься нами враждебно. Критика же писателем большевизма, естественно, умалчивалась, как также не говорилось о художественных (эстетических) достоинствах его произведений, удостоенных самой высокой мировой премии.
Большевистская идеология, словесно не чураясь гуманизма, проявлялась отнюдь не гуманистически и в своё оправдание подыскивала художественные произведения, которые и включались в первостепенном порядке в школьные программы. Не будучи гуманистическим по своей сути, большевизм спекулировал на лексике гуманизма, выворачивал его наизнанку, шёл на различные уловки, «пудрил мозги», пользуясь закрытостью политической системы и неосведомлённостью масс. На словах гуманизму воздавались почести, а на деле существовала жесточайшая бесчеловечная система повиновения бездушному государству. До поры, до времени это получалось как нельзя лучше. И народ, воспитывавшийся в духе прославления установившегося в стране режима, осуждал всяческие недостатки за границей, а тиранию собственной власти не замечал.
Живя в духовной и материальной нищете, мы думали, что живём богаче и свободнее, чем где бы то ни было. Если судить по советским песням, то мы жили на земле, по которой натурально текут молоко и мёд. И только в странах четырежды проклятого империализма народы страдают и бедствуют. Мы по-настоящему плакали, жалея негров, страдавших в Америке от белых эксплуататоров. Верили этому свято. Сами не видели, но были уверенны, что книги, предлагаемые нам Партией, всё объясняли правильно. Идеологически выдержанная школьная литература приучала нас устойчиво видеть то, чего мы не могли видеть, и в то же время воспитывала не замечать то, что творилось под нашим носом. В этом плане литература как учебный предмет стала у нас играть роль авторитарного пособия, некоего развёрнутого кодекса поведения, что, конечно, не располагало учащихся любить чтение. В сердцах многие из них говорили и сейчас готовы сказать: «Я ненавижу литру!!!».
Когда ученики говорят, что они ненавидят литературу, дело совсем не в самой литературе, а в их отношении (чувствах, прежде всего) к её преподаванию, в тех штампах, которые школа навязывает для понимания того или иного, пусть даже и назначенного для изучения произведения.
Школа планомерно губит любовь у учащихся к литературе идеологическим подходом к ней и возложением на неё дидактических функций. Обязанные государством быть идеологами-доктринёрами, проводниками партийных и министерских директив, учителя так преподносят книгу, что у подростка пропадает интерес с ней знакомиться. И если ученику удастся прочитать то или иное программное произведение по-своему, в разрез методическим указаниям и схемам, а потом ещё и изложить в ходе урока своё мнение о прочитанном, его ждут суровая учительская отповедь и отнюдь не положительные оценки. Дабы избежать неприятностей, ответственности за самостоятельность своих слов, ученик начинает лицемерить и при ответе учителю, при написании сочинения пользуется чужими, сверху освящёнными взглядами. Называя какое-то художественное произведение великим, сам ученик этого величия не ощущает. Он просто повторяет то, что нужно учителю для получения от него нужной оценки. Так требует инструкция, не всегда гласная, но так или иначе присутствующая в сознании того, кто обучает, и того, кто обучается. Иначе никому не поздоровится. В результате формируется и получает распространение единообразный общественный взгляд на то или иное произведение искусства. Взгляд, который заранее, как и всегда в России, рождается наверху. Народу (учащимся) остаётся сопротивляться этому взгляду, молча отказываясь от чтения навязываемых ему книг.
И, хотя единая идеология у нас запрещена Конституцией, мы сейчас являемся живыми свидетелями того, как идеологическое единомыслие с новой силой насаждается в школе через преподавание гуманитарных предметов и в первую очередь истории и литературы. Не видит этого лишь безнадёжный ленивец. Властвование идеологии отрицательно отражается на многих школьных предметах, но в наибольшей степени от него страдают предметы гуманитарного цикла. Вряд ли бы Пушкину понравилось, как сегодня, согласно школьным методикам, препарируются его «Евгений Онегин» или «Капитанская дочка». В школе так «наедаются» лермонтовским «Героем нашего времени», что в дальнейшем ни у кого не возникает даже минутного желания раскрыть это произведение. Лучше уж какую-нибудь Дарью Донцову почитать. Возникает такое ощущение, что многие люди «начитались» в школе до такой степени, что для них книги превратились едва ли ни в рвотный порошок. Став взрослыми, расставшись со школой, они чувствуют, что избавились от лишних мучений, когда нужно было писать чужими словами сочинения по литературе. Людям кажется, что они все свои книги уже прочитали, сполна и честно отработали в школе. Как с таблицей умножения – выучили, и гора с плеч.
Наша система преподавания литературы в школах до сих пор остаётся такой же, как в XIX веке, когда главной целью было воспитание «русского человека», демонстрирующего любовь к Родине. Сказать по правде, что эта цель достигалась, вряд ли можно. Постоянные бунты, революции, направленные на изменение, на улучшение российской действительности, свидетельствуют о противоположных чувствах граждан. Если ты любишь что-то, то не станешь его ломать и портить, или постоянно переделывать. Не станешь, при первой возможности, расставаться с тем, что тебе близко и дорого, как это приходилось делать множеству российских эмигрантов. Не станешь травить воды, рубить леса, безжалостно изводить родные фауну и флору, хищнически относиться к природному и культурному достоянию страны. И уж, конечно, не станешь в каждом встречном и поперечном видеть своего врага, подлежащего уничтожению по классовым или мировоззренческим соображениям.
Сегодня, в эпоху глобализма, ценности узконационального патриотизма, основанного на поклонении «отеческим гробам», на воспевании мифических побед над печенегами и половцами, подкрепляемом угрозами типа «Можем повторить!», уже не выдерживают исторического здравомыслия. Тем не менее, школа упорно продолжает смотреть на литературу как на инструмент привития ценностей именно такого рода. Для кого-то в государстве это, видимо, представляет особую важность, является чем-то вроде козырной карты. Неспроста же замечено, что патриотизм – последнее убежище негодяя. Другие же в своём подавляющем большинстве привычно приемлют заведённый издревле порядок, закрепляя его в генотипе и передавая из поколения в поколение. На практике получается так, что литература в школе учит не столько любить родину, сколько ненавидеть всё то, что находится за пределами этого понятия, установленного в казенных интересах. Отсюда возникает ощущение обоснованности и лёгкости ведения войны, свойственное власть имущим и передаваемое массам с помощью государственной пропаганды. Вот почему мы всё реже слышим песню «Хотят ли русские войны?»
Можно сколько угодно оттаптываться на советском прошлом России, но технология управления населением внутри регулярного бюрократического государства возникла, сказать по справедливости, не в советский период. И в Германии, и в Англии, и во Франции школьной литературе уже в XIX веке отводилась роль воспитателя граждан национального государства. Но вскоре стало обнаруживаться, что национальный патриотизм, умение любить только свою родину, противоречит принципам гуманизма. Нельзя одновременно любить родину и быть гуманным. Требуется, по крайней мере, проявлять приоритеты. Либо в сторону гуманизма, либо в сторону выполнения особых государственных задач. Хорошо, если одно с другим сходится. Но это случается далеко не всегда.
Российская политика исторически исходит из той укоренившейся в массовом сознании установки, что против России в мире существует множество враждебных заговоров. Мы нисколько не сомневаемся в том, что мир только о том и мечтает, чтобы Россию захватить и поработить. Поэтому страна вынуждена постоянно защищаться, тратя на своё силовое оснащение громадные ресурсы. Враги мерещатся на каждом шагу. На борьбу с ними бросаются различные искусства, и в первую очередь литература. Государство конфликтует с миром, и граждане должны воспитываться в этом же духе. И перед литературой ставится задача формирования типа личности, послушного государству, конфликтующему с остальным миром, что в корне противоречит гуманистической природе искусства, ведущей к сближению людей, их интернационализации.
Российской школе свойственно убеждение, что ученикам с целью их приобщения к национальной культуре следует прочесть изрядное количество книг, входящих в утверждённый свыше список, слегка меняющийся в зависимости от политической конъюнктуры. С советских времён в школьных программах постоянно присутствуют пушкинские шедевры «Евгений Онегин», лермонтовский «Герой нашего времени», гоголевские «Ревизор» и «Мёртвые души» с «Тарасом Бульбой». Так же обязательно изучается «Война и мир» Льва Толстого. Непрочтение хотя бы одного из названных произведений, ратифицированных как бы самой историей, признаётся ужасным недостатком в воспитании личности. Непростительным упущением в культуре человека. Хотя, если разобраться и проверить, каков процент российских граждан, действительно прочитавших все установленные школьными программами книги, то он, можно быть уверенным, окажется очень невысоким. Есть какая-то надежда, что «Каштанка» перешагнёт пятьдесят процентов. И это будет рекордом прочитанности произведения. И ничего, культура населения от этого не приобретает и не теряет. Русский остаётся русским, даже не прочитав и «Каштанки», не говоря уже о «Войне и мире».
Какой-то круг (устоявшееся ядро) обязательного чтения у школы может и должен быть. Но ему нельзя быть настолько широким, чтобы лишать учащихся возможности самостоятельного выбора книг. Всех книг – не прочитать. Книжное донжуанство – неисполнимо. Литература множится, а время всё тем же остаётся. Отбор художественных текстов – вполне нормальный и правомерный путь. Другое дело, что весь канон, все великие произведения школьнику прочитать невозможно. Да в том и нет никакой нужды. Всё равно каждый из нас раньше умрёт, чем познакомится со всем каноном, расширяющимся год от году.
Чтобы быть современным, чтобы проектировать завтра, молодому человеку требуется, наряду с классикой, знакомиться с современной литературой. В Царскосельском лицее, который наряду с Пушкиным закончили и другие видные деятели русской культуры, изучали не только древнегреческую и древнеримскую литературу, но также знакомились с сочинениями современных западных авторов. Они-то и оказали наибольшее влияние на творчество классиков русской литературы.
Интерес русских дворян к западной литературе, с наибольшей интенсивностью приходящийся на начало XIX века, послужил возникновению их повышенного внимания к древней русской литературе, следствием которого стало открытие произведений, важных не только в плане содержащегося в них исторического материала, но и с точки зрения их благотворного использования в дальнейшем художественном творчестве. Ни в коем случае нельзя забывать также и о национальном фольклоре, сюжеты которого получили новое звучание в авторском исполнении. Вместе с этим, надо признать, что одного национального литературного материала для полноценного развития современной русской литературы было явно недостаточно. Благодаря лишь одному собственному средневековому наследию, подражанию старинным летописям вряд ли бы наша литература приобрела широкое мировое признание.
Русская классика – это результат творческого включения мастеров русского слова в могучие литературные процессы, сопровождавшие европейскую цивилизацию. Можно сказать и так: западная классика – причина классики русской. А изучение причин – основа всякого познания. Художественные произведения русских писателей могут как в чём-то уступать художественным произведениям европейских писателей, так в чём-то их и превосходить, но они не могли появиться сами по себе, если бы не ориентировались на литературу, уже существовавшую в Европе. «Живая связь» русской литературы с литературой западноевропейской очевидна, как бы её кто-то ни пытался оспорить. Потому верно судить о русской литературе без учёта её наследного исторического родства с зарубежной литературой представляется занятием в значительной степени ущербным, лишённым какого-либо обоснования и практической пользы.
Программировать сознание учащихся на материале одной лишь классики – это заранее обрекать их на отставание в духовном и интеллектуальном развитии. Если считать, что процессы художественного творчества обусловлены движением истории, то в школьные программы необходимо постоянно включать новые и новые литературные произведения. Только так можно будет двигаться в ногу со временем.
Сегодняшнюю Россию подчёркнуто относят к числу авторитарных государств, но отнюдь не тоталитарных. Что не говорит о полном отсутствии в ней черт тоталитарного строя. Прежние вериги ещё совсем не истлели. Единые школьные учебники по истории и литературе можно вполне основательно толковать как наследие нашего тоталитарного прошлого. От прошлого не откажешься, но говорить о нём только в положительном ключе – это значит грешить против правды.
Единый учебник по литературе — это средство убийства литературы, приведения её к некоему общему знаменателю, заставляющему оценивать всякое художественное творчество с ремесленнических позиций (пригодности для нужд текущей жизни). Это одна сторона дела. Другая же заключается в том, что кто-то от имени государства устанавливает единственно верную трактовку художественного текста и внедряет её в массовое сознание. Российская школа вынужденно принимала эти единые учебники и в согласии с ними потворствовала, желая или не желая, снижению интереса населения к свободному чтению художественной литературы.
