В 2014 году председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, разгоряченный общим патриотическим моментом в истории страны, призвал поискать в крепостничестве не только темные стороны и назвал эту систему личной несвободы «главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации». Мне тогда пришлось об этом писать. Подбирая заголовок к заметке, кто-то из наших редакторов сформулировал: «Зорькины здесь тихие». Заголовок отличный, но я на всякий случай проверил: такой же использовался в отношении Зорькина и в 2009 году, и, возможно, прежде — самыми разными изданиями. Заметка все же была опубликована именно под таким названием. Я подумал, что в контексте обсуждения карьеры Зорькина такой подход может считаться уже стилистическим приемом. Только представьте себе: вы служите обществу на ключевом посту, определяете соответствие законов конституционным нормам, защищаете права граждан. И с завидной регулярностью получаете в прессе идентичные рецензии на свою профессиональную деятельность: Зорькин становится тише с каждым днем.
Тише, конечно, не в том смысле, что Зорькин не делает публичных заявлений и не балуется публицистикой. С этим у защитника Конституции все как раз обстоит превосходно. Беда в том, что каждое следующее заметное заявление Зорькина все больше уничтожает смысл его поста, Конституционного суда и самой Конституции. Политические взгляды Зорькина или, скорее, его готовность маневрировать вслед за генеральной линией, обессмысливают его профессию.
Нынешний приступ тишины случился с Зорькиным во время Петербургского международного юридического форума, проходившего, к слову, с участием премьер-министра Медведева. «Защита прав человека не должна подрывать нравственные устои общества и разрушать его религиозную идентичность», — заявил господин Зорькин. И развил свою мысль: «Обеспечение прав граждан не должно создавать угрозу государственному суверенитету». Шах и мат, наша действующая Конституция.
Речь в данном случае нужно вести уже не о некомпетентности председателя Конституционного суда и тем более не об особенностях его личного мировоззрения (право, которое, к слову, гарантируется тем же Основным законом всем гражданам, не исключая Зорькина). Смысл сказанного в прямой атаке на то, что он поставлен защищать: Зорькин оперирует неконституционными терминами («нравственные устои», «религиозная идентичность») ради того, чтобы подчеркнуть ограниченный статус конституционных прав. В присутствии ученых правоведов Зорькин встал с ног на голову. По уму-то, он должен, наоборот, говорить о безусловном действии конституционных прав как условии, при соблюдении которого только и становятся возможным и «религиозная идентичность» (свобода вероисповедания в Конституции), и «нравственные устои» (свобода совести). Перевернувшись таким образом в духе времени, Зорькин мог бы стать председателем министерства нравственности — в государстве, где Конституция превратилась в анахронизм. Но вывесок на Конституционном суде отчего-то до сих пор не сменили.
Злая ирония состоит в том, что создатели Конституции 1993 года словно предвидели такой поворот событий и, во-первых, явно закрепили в структуре документа приоритет прав человека перед интересами государства, а во-вторых, специально запретили этот порядок менять (ст. 135 Конституции). Чтобы избавиться от диктата ненавистных прав человека, Зорькину пришлось бы собирать Конституционное собрание и идти на открытый демонтаж конституционного строя.
Кирилл Мартынов
редактор отдела политики
