Война между Россией и Украиной в религиозном измерении. Возможно, нас спасет равнодушие к вере
В России православных больше, чем верующих в Бога, а верующих больше, чем людей, хотя бы иногда заглядывающих в церковь. Социологи любят это подчеркивать: три четверти опрошенных называют себя православными, а в Бога не верят и в церковь не ходят.
Можно подумать, что раз нет веры, то нет и подлинных конфликтов – в том числе и того, который разыгрался вокруг решения Константинопольского патриархата начать процесс предоставления автокефалии Украинской православной церкви.
Автокефалии пока нет: чтобы ее дать, нужно создать некоторую масштабную церковную единицу, то есть хотя бы частично объединить раздробленные церкви. Пока Константинопольский патриархат лишь снял анафемы (отлучение), наложенные РПЦ на глав УПЦ Киевского патриархата и крошечной УАПЦ («автокефальная» в ее названии – просто слово). Объединение этих церквей и присоединение к ним части приходов Московского патриархата – еще вопрос. В ответ на снятие анафем Москва пошла на вынужденный и довольно сдержанный шаг: объявила о прекращении евхаристического общения. Такое уже было в случае, например, предоставления томоса об автокефалии Эстонской православной церкви. Все эти решения обратимы.
Но конфликт разрастается, точнее, конструируется на глазах: деталь за деталью он изготавливается политиками в костюмах и рясах по обе стороны российско-украинской границы. Ведь мы говорим не о вере, а об идентичности и о тех, кто умеет связывать политику и идентичность.
Канонические тонкости отношений между поместными церквями, споры об автокефалии и ставропигии временно вышли на первый план, но они не так уж важны. За ними стоят гораздо более насущные вопросы: какая из сторон эффективнее использует церковную тему в своих мобилизационных целях и как далеко может завести нас политизация религиозной веры.
Православные на православных
Сегодня Украина и Россия предпринимают шаги к тому, чтобы придать мирскому конфликту и горячей войне между двумя странами религиозное измерение. Чтобы понять, насколько это опасно, важно видеть различия в целях украинских и российских политиков, а также в том, какое место занимает православие в жизни двух обществ.
Петру Порошенко, который готовится к выборам и не может похвастаться высокой популярностью (электоральный рейтинг меньше 7%, уступаетЮлии Тимошенко с ее 13%), автокефалия понадобилась, чтобы показать, что он может ответить хотя бы на некоторые из ожиданий своих избирателей. Не прекратить войну, так хотя бы символически еще больше отмежеваться от Москвы; вступить если уж не в ЕС и НАТО, то в некое отдельное от Москвы сообщество.
Украинцы одобряют этот шаг, но не придают ему – несмотря на титул Константинопольского патриарха – вселенского значения. Лишь около 27% считают, что православным следует сплотиться вокруг Украинской православной церкви Киевского патриархата; 23% – за объединение православных церквей в единую церковь, которая будет добиваться независимости; а 9,2% считают, что Украинская православная церковь должна оставаться частью РПЦ. Для 37% эти вопросы вообще не важны. Да и само православие раздроблено: к УПЦ Киевского патриархата себя относят 28,7% украинцев; к УАПЦ – 0,3%; к УПЦ Московского патриархата – 12,8%; к «просто православию» – 23,4%.
Отметим, что в 2010 году доли относивших себя к Киевскому и Московскому патриархатам были почти обратными: к КП себя причисляли 15,1%, к МП – 23,6%. Но по мере углубления конфликта люди все больше идентифицировались с Киевским патриархатом и все меньше – с Московским, хотя это не значит, что они ходили именно в те церкви или вообще в церкви (все приведенные данные – киевский Центр Разумкова).
Православный Ватикан
У российских политиков совсем другие цели. Во-первых, действующему президенту не нужно в жесткой борьбе выигрывать выборы. Во-вторых, православие в России не раздроблено и, как мы видели, служит всеми признанным символом идентификации с русскостью, а возможно, и с российским государством.
Для украинских политиков церковный вопрос – внутренний. Им нужно еще раз прокричать избирателям, что они борются с Москвой. Но для самой Москвы церковный вопрос не внутренний, а, скорее, внешний. Кремлю нет никакой нужды еще больше демонстрировать свою отдельность от Украины или доказывать кому-либо внутри России, что в Кремле сидят православные политики. У Москвы глобальные цели, и одна из них – быть центром мирового православия. Россия, похоже, и дальше будет углублять церковный конфликт, пытаясь достичь этой цели.
Прекратив церковное общение с патриархатом Константинополя, Москва сразу же заговорила о том, что вселенского православия больше нет, то есть нет православия с символическим центром в «новом Риме». «Больше нет единого центра православия, Константинополь в качестве такого центра самоликвидировался», – на разные лады повторяют словамитрополита Илариона комментаторы Первого канала. Понятно, где должен находиться настоящий центр православия – в новом-новом Риме, Москве.
Москва явно ведет напряженные переговоры с другими патриархиями в надежде добиться от них жестких решений в отношении Вселенского патриарха. В частности, представители РПЦ говорят, что приостановят участие в службах в храме Гроба Господня, если Иерусалимский патриархат встанет на сторону Константинопольского и допустит туда «филаретовцев».
Наиболее яркую позицию занимает самый пророссийский патриарх Сербский Ириней, который после недавней встречи и с Вселенским, и с Московским патриархами заявил, что «нужно соблюдать вековой церковный порядок и святые каноны, чего наша материнская церковь в Константинополе, по нашему мнению, сейчас не делает». Готовность быть посредником в конфликте высказал патриарх Александрийский Феодор II. Но в целом заявления пока звучат осторожные и больше о мире, чем о размежевании со Вселенской кафедрой.
В итоге может так случиться, что для затеявшего историю с автокефалией Петра Порошенко события вокруг конфликта будут играть меньшую роль, чем для Кремля. Порошенко может и проиграть выборы, а запущенный им процесс будет идти в непредсказуемом направлении.
Политическое православие
На дворе 2018 год. Когда-то споры могли начинаться по религиозным причинам и переходить в секулярные преследования и войны. Но мы давно живем на обратной стороне веры: конфликты начинаются по политическим причинам, а потом получают религиозное измерение (вот как об этом говорит, например, философ Юрген Хабермас).
Конфликты, светские по своему происхождению, могут разгораться, как только их перетолковывают в религиозных категориях. Вера как таковая не начинает войну, но религия как символ принадлежности к «своим», к племени или народу – вполне может быть поднята на знамя.
Для большинства религия – не причастие и соборование, а идентичность, знак принадлежности к некоторому сообществу. «Доля православных почти совпадает с долей русского населения. Православие работает как замена этнической идентификации», – говорила социолог Наталья Зоркая в одном из интервью.
Долгое время казалось, что постсекулярная религиозность касается прежде всего исламского мира: столкновения, имевшие политическую и геополитическую природу, например, ближневосточный конфликт или конфликт между Индией и Пакистаном, постепенно «десекуляризировались»: стороны все больше осознавали себя носителями суннитской, шиитской, индуистской и прочих традиций. На наших глазах Москва стремится укрепить свои политические позиции «политическим православием».
А религиозность, поднятая на флаг, – как мы знаем на примере различных версий политического ислама или американских крайне правых конгрегаций – обладает огромной мобилизующей силой. Дойдет ли война между Россией и Украиной до такого накала, с каким противостоят друг другу сунниты и шииты? Возможно, равнодушие к вероучительной стороне православия, как ни грустно это звучит, предохранит нас от этого. Но политикам, ступившим на дорогу политизации религии, нужно покаяться в церкви – в любой – и остановиться.
Максим Трудолюбов
Обозреватель газет «Ведомости» и International New York Times, редактор InLiberty
