Победа для нынешней российской власти — универсальный мандат на любую гнусность. Вне страны и внутри. Мы — победители. Раздавили фашистскую гидру. Спасли мир от коричневой чумы. А значит — мы теперь решаем, кто тут фашист. И клеймим. При везении — караем. Шаг в сторону — осквернение памяти павших. А что конвой делает с теми, кто решился на шаг в сторону, — это у сограждан прикладами накрепко забито в генетическую память.
И уж совсем преступление — посметь задуматься, откуда появляется это «мы»? Кого вы победили, кроме вдавленных гусеницами бульдозеров в грязь санкционных сыров, и кого мы победили, кроме противников по игре World of tanks? Власть озабочена выстраиванием собственной легитимности, и власти явно мало декларируемой социологами всенародной поддержки. Власть, ломая историю, как строители ломают старые дома, чтобы проложить очередную магистраль, чертит прямую линию — от Владимира Красное Солнышко и до Владимира Красное Солнышко. Чтобы один у кремлевских ворот стоял (скоро встанет), а второй мимо на работу ехал в бронированном лимузине. И нет для этой схемы ничего страшнее попытки честно говорить об истории — кривой, извилистой, часто — страшной, и так не похожей на шоссе с потемкинскими (мединскими) нарядными деревеньками по краям.
«Бессмертный полк», придуманный когда-то в городе Томске и поддержанный тамошним оппозиционным телеканалом, ныне закрытым, — бомба под этот лакированный, сувенирный, поддельный мир квазиистории, в котором все, что было на нашей земле, — ради того только и было, чтобы очередной откормленный агитатор мог ругать агрессивный Северо-Атлантический блок, отвлекая бормотанием своим внимание жителей России от работы кружка любителей старинных виолончелей.
У меня нет готового ответа на вопрос, что сделало «Бессмертный полк» массовым по-настоящему. Ответа нет, есть версия. Это — голод. Голод по живой истории. Попытка найти в кровавом болоте русского двадцатого века твердую почву. Не может человек — существо историческое — вечно тонуть в болоте. Нужна человеку не вызывающая сомнений точка отсчета. Причем — это важно — своя.
Преодоление великого зла ценой великой жертвы — чем не точка отсчета? Без «до» — до ведь кровавый пир рябого чудища, без «после» — после замена соседям одной несвободы на другую, и много всякого прочего. Дальше — можно говорить и про «до», и про «после», но уже — имея хоть какую-то опору.
«Бессмертный полк» атомизирует историю страны, здесь каждый — со своими, веселыми и настоящими людьми, которые умерли или выжили, перенеся такое, чего перенести нельзя, чтобы дать ему — лично ему, мне, вам, — шанс на жизнь. На нормальную человеческую жизнь. В этом узком, тесном, личном пространстве нет места для лжи, а вот для любви места достаточно. Они сражались, умирали и выживали — за свободу (именно это, кстати, писали на своих плакатах союзники, которых нынче российская власть поверстала в фашисты, пользуясь вымышленным мандатом (см. ниже).
«Бессмертный полк» — момент приватизации истории, которую власть всеми силами пытается национализировать ради последующего выхолащивания. Еще бы не бомба. Еще бы не бояться этого «мероприятия», которое даже главного небожителя на час превращает в живого человека. И у главного небожителя ведь отец — простой русский солдат.
Понятен страх перед живым и желание омертвить живое. Еще в прошлом году наметившиеся попытки создать чуть ли не «контролирующие организации». Порыв «помочь» — с распечатками фотографий на однообразных табличках. Непорядок ведь, когда люди идут с настоящими — мятыми, тертыми, выцветшими, помнящими прикосновения многих рук фотографиями. Пехотных ратей и «армат» однообразную красивость может это дело нарушить. Тонко действуют и те безвестные чинуши, по поручению которых набирают в сети массовку — с обычными лицами по восемьсот рублей, с одухотворенными — аж по тысяче. Они, конечно, так работают, потому что по-другому не умеют. Но попадают в цель: ссылки на «предложения заработать» иного оттолкнут, заставят кривить лицо при упоминании «Бессмертного полка» (каюсь, сам поддался, — и фотографию дедушкину приготовил, чтобы выйти с ней на улицу, да не вышел). И к тому же создают иллюзию контроля — еще один митинг нанятых и согнанных за все хорошее против всего плохого. Ничего живого, то есть ничего страшного.
Прокурор Крыма Наталья Поклонская, оторвавшаяся ненадолго от охоты за мыслепреступниками, чтобы выйти на «Бессмертный полк» с иконой царя-страстотерпца, ни к ней, ни к Великой отечественной отношения не имеющего, — тоже попадает в цель. И псевдоисторик из «Антимайдана» Николай Стариков, еще в прошлом году почувствовавший опасность «Бессмертного полка» для нового провластного мифа — он тогда писал: «Вместо того, чтобы праздновать силу русского оружия, несгибаемого духа нашего народа, силу народного единения в деле достижения общей победы, вы отмечаете… погибших на этой войне. Они становятся центральным местом праздника», вот ведь преступление, да? — а в этом прибежавший на акцию с портретом маршала Рокоссовского, каковой маршал никаким боком псевдоисторику не родич, — отрабатывает на отлично. Они — наощупь, интуитивно находят способы живую память вернуть в то гетто, где все, от Рюрика до Жукова, приближали торжество нынешнего лидера нации. В липкий ком, который лишний раз не тронешь, превратить живую историю и спрятать в лакированный сундучок. Где нет ничего своего, все — государственное, где нет граждан, и люди — тоже государственная собственность. Кстати, юноша, притащившийся на лондонский «Бессмертный полк» с портретом Сталина, откровенно признается, что идея ему пришла в голову после чтения трудов Старикова.
Куда честнее профессиональный хулитель киевской хунты Вячеслав Никонов, несший портрет дедушки — наркома Молотова. Во-первых, внуку дедушку любить не запретишь, а во-вторых, разве не с бумажки, которую подмахнул нарком, началась Вторая мировая? Тоже, получается, в некотором роде ветеран.
Память — это ведь всегда отступление: шагнуть назад, посмотреть на тех, кто до нас жил, и потом уже, подумав, снова идти вперед. На пути памяти сегодня — чекистский заградотряд, прокуроры и негодяи с чужими портретами. Историю в панамский офшор не выведешь, но украсть — задача вполне достижимая. Вот они и крадут.
Совсем не обязательно, конечно, ходить по улице с портретом погибшего деда. Дело личное. А дело общее — не дать заградотряду превратить это личное дело в продолжение военного парада. Вот, значит, у нас, мотострелки, вот десантники, вот танки, а вот покойники. Прокуроры с иконами и агитаторы с портретами маршалов, они ведь ровно это и говорят: «Ничего личного!» Давайте не будем им верить.
Иван Давыдов
