Александр Аузан о преодолении инерции развития и о том, почему придется смотреть на 25 лет вперед
На столе у декана экономического факультета МГУ поверх лесенки из бумаг и книг лежит Why Nations Fail – политэкономический бестселлер о том, почему одни страны богатые, а другие бедные (это и стало названием книги в русском переводе). Только что в Астане встречался с Дароном Асемоглу, соавтором книги, и подискутировал, рассказывает хозяин кабинета. Предмет спора актуален, как никогда: Александру Аузану, члену экономического совета при президенте России и экспертного совета при правительстве, предстоит вместе с другими экспертами во главе с Алексеем Кудриным, председателем Центра стратегических разработок, найти приемлемый для большинства способ, как стране выйти из ловушки развития и сокращать разрыв в уровне благосостояния с развитым миром.
– Вы входите в группу Кудрина, которая готовит программу реформ до 2025 г., важная часть программы – институциональные реформы. В их реальность мало кто верит, хотя они возвращаются в повестку дня. А как вы думаете, может ли режим сам себя реформировать?
– Тут несколько вопросов сразу. Давайте поймем, чем занимается группа Кудрина, потому что это непростой вопрос, который мы обсуждали и еще будем обсуждать внутри группы. В официальном президентском поручении постановка вопроса связана с темпами роста и приоритетом структурных реформ. Тут уже есть некоторая дилемма: если проводить серьезные структурные реформы, то темпы поначалу не вырастут, а упадут, а если пытаться подкачать темпы, то это может препятствовать структурным реформам. Поэтому сначала надо дать себе ответ, чего мы хотим и для чего мы это делаем. С моей точки зрения – с моей, я подчеркиваю, потому что в группе идут обсуждения разных взглядов и мы еще не окончательно согласовали план, – темпы не являются главным вопросом. Главным вопросом является то, что страна, которая и так не очень хорошо развивалась, с исчерпанием сырьевой модели вообще выпала из развития. Фактически у нас впереди желаемые темпы роста могут оказаться чуть выше нуля – 2%, например.
– Желаемые? Или возможные? Желаемые вроде как 4%.
– Конечно, 4% – это лучше, чем 2%. Есть страны, которые могут себе позволить двигаться небольшим темпом, 1–2%, – например, Германия – и там не будет ухудшения положения основной массы населения. А у нас будет, если мы будем расти меньше 4%, потому что у нас огромные разрывы в благосостоянии и плохо устроенные институты. Низкие темпы роста в итоге означают для населения ухудшение положения, при том что формально экономика растет. Поэтому желаемый темп действительно 4%, по крайней мере не ниже 3%.
А дальше можно обсуждать, как его достигать. Но с моей точки зрения, это не главная постановка задачи. Мы стоим перед совершенно другой проблемой: мы в колее. Мы страна, которая все время пытается дотянуться до положения развитых стран, ведущих, – и срывается. Предположим, мы решим проблему темпов 3–4% в год. Означает ли это, что мы достигнем каких-то важных целей в развитии? Я считаю, что нет, потому что мы по истории, по восприятию, по образованию – великая держава, которая хочет быть позиционирована в мире тем или иным способом. Кто-то видит это позиционирование в достижении такого статуса, чтобы нас боялись, кто-то все-таки мечтает о другом, о том, чтобы нас уважали за то, что мы придумчивые и много чего можем сделать (и, прямо скажем, в XX в. много чего сделано мозгами, которые отсюда произросли). Мне кажется, надо ставить задачу не про темпы, а про способ выйти из колеи. Тогда и рассуждения, как надо двигаться от 2018 до 2024 г., выглядят немного по-другому. Отжать соки, чтобы дать результат к определенному политическому моменту, – это не значит заниматься развитием страны. И когда говорят, что не очень верят в то, что у нас что-то получится, – да, потому что задачка сложная. И решать ее нужно было намного раньше, болезнь очень сильно запущена. И говорить, что все мы твердо знаем и имеем согласие, как ее решать, я бы не стал.
«Сначала нужен долгий взгляд»
– К объяснению эффекта колеи – как зависимость от прошлого мешает выбрать правильный путь – есть разные подходы: что это обусловлено географическими условиями или что это обусловлено институциональными, о них пишут Асемоглу и Робинсон в Why Nations Fail. Вы колеей развития занимаетесь лет 20, и ваш ответ на вопрос «Почему мы такие бедные, если такие умные?» заключается в другом: в особенностях культуры, установках, вот в «великодержавности», в частности. Если так, то в чем выход из колеи, обусловленной такими причинами?
– Имел удовольствие дискутировать с Дароном Асемоглу в Астане. Ведь в чем он прав – он, конечно, прав, что определенный тип институтов создает зависимость от предшествующего развития. И невозможность, исчерпание роста из-за того, что этот рост основан на том, что они назвали экстрактивными институтами – институтами выжимания ренты. Но предметом нашего спора с Асемоглу был вопрос, отчего происходит поворот, где та точка, от которой начинается движение к другой траектории. По Асемоглу и Робинсону, получается, что эта точка лежит в политике. Там речь о перемене политических институтов – о создании инклюзивных политических институтов, т. е. демократии, доступности. Почему инклюзивные – потому что люди могут включиться в принятие решений. А как это может произойти – ну либо руководители государства по тем или иным причинам думают, не провести ли демократизацию (такое бывает, Михаил Горбачев это провел в нашей стране), либо давление идет снизу – происходят революции. Но Асемоглу совершенно справедливо считает, что это плохой путь, потому что дальше вступает железный закон олигархии – он приводил пример Украины, где революции воспроизводят тот же самый режим, но с другими лицами. Либо есть третий вариант – когда создаются какие-то коалиции. Но я-то полагаю, что не в политике лежит точка отсчета.
– Почему?
– Потому что посчитано, что, если вы делаете демократизацию в условиях плохих экономических институтов, неработающих судов, отсутствующего правопорядка, – вы получаете ухудшение. Мы это прошли в 1990-е гг., Украина это проходит сейчас. Демократизация дает положительные результаты, если у вас уже работают институты. Поэтому мне кажется, что точка отсчета в другом – в сдвиге ценностном, когда начинаются – не важно, сверху или снизу, сбоку или изнутри, – какие-то преобразования, когда возникает то, что называют словом «длинный взгляд». Возьмем авторитарный Китай. Дэн Сяопин с чего начал подвижку – с того, что вместо прежнего взгляда «10 лет упорного труда – 10 000 лет процветания», вместо вот этого «давайте, ребята, рванем сейчас, а дальше можно будет наслаждаться» он сказал: за несколько поколений мы достигнем уровня среднеразвитой европейской страны. Он предложил, во-первых, смотреть далеко – на 30–40 лет вперед, во-вторых, ставить цели не такие амбициозные, а реалистичные и убедил элиты и нацию следовать этому горизонту. Конечно, не обязательно у правителей возникает длинный горизонт – может быть, появляются доминирующие группы, для которых это важно, потому что какие-то их проблемы не решаются в краткосрочном горизонте. Конечно, это могут быть и перемены, когда определенная идеология распространяется внизу. Но все эти пути сходятся к тому, что сначала нужен долгий взгляд – и только потом речь пойдет об инклюзивных институтах. А долгий взгляд возникает из определенных интересов.
– А как учесть разные интересы?
– Конечно, еще нужна договороспособность, потому что иначе элиты не договорятся никогда о таком повороте. Это будет соревнование умников, которые не желают друг с другом сидеть за одним столом. Я напомню, что в Испании поворот начался на основе пакта Монклоа, когда просто в комнате заперлись по настоянию короля представители разных политических сил и, пока не договорились, оттуда не выходили.
Еще один сдвиг, без которого двигаться вперед очень сложно, – это то, что называется высоким избеганием неопределенности. Инновационные экономики существуют только у тех стран – по 60 странам проводилось исследование, – у которых низкое избегание неопределенности, которые не боятся будущего. А мы боимся. Мы говорим все время: нет, давайте не пойдем в ту дверь, там может быть что-то страшное; нет, не меняйте этого человека – тот, кто придет, будет хуже; не трогайте эту систему – она нам не нравится, но если ее тронете, то может начаться страшное. Страх перед будущим, конечно, не позволяет двигаться вперед. Поэтому есть несколько точек, с которых начинается поворот.
Точки поворота
– А что у нас может быть такой точкой? Кто запрет в комнате разные силы? И какие группы могут быть заинтересованы не в текущем результате, а в долгосрочном развитии?
– Давайте порассуждаем. Основания же могут быть довольно разные для того, чтобы люди стали смотреть не на 2–3 года вперед, а на 20–30 лет. Иногда это отрицательные основания – социологи обнаружили, что, как только УЗИ показывает, что будет мальчик, семья в России сразу начинает думать на 18 лет вперед. Потому что институты плохие и надо думать: либо на образование копить, либо физическим развитием заниматься, либо, может быть, общественной деятельностью, чтобы институты поправить за 18 лет. Поэтому очень разные обстоятельства могут исправлять дело. Я полагаю, что у доминирующих в России групп есть свои проблемы экзистенциальные, которые им не дают спать спокойно.
«Мы стоим на входе, но оказывается, что дверь заперта»
«В институциональной теории существует термин, который по-английски звучит как path dependence, а на русский я предлагаю его переводить как «эффект колеи». По сути, это институциональная инерция, которая удерживает страну в определенной траектории. <…> Наша страна вот уже четыре века стоит на распутье между застоем и модернизацией. Мы вроде бы хотим покинуть ту инерционную траекторию, которая нас не очень устраивает и не обеспечивает положения в мире, которое мы считаем для себя достойным, но выйти на более высокую траекторию развития почему-то не очень получается. Проблема институциональных изменений для России, таким образом, упирается в проблему модернизации. <…> Диагностировать наличие этой колеи можно по трем симптомам: принадлежность к низкой траектории, попытки ее покинуть и – низкий уровень счастья. <…> Почему он у нас такой низкий, хотя мы явно более успешны, чем подавляющее большинство африканских стран? <…> По определению одного из крупнейших философов XX в. Джона Ролза, счастье есть ощущение успешности реализации жизненного плана. И страна, которая не может реализовать свой жизненный план по модернизации, оказывается несчастлива».
Александр Аузан, «Институциональная экономика для чайников»
– Какие, например?
– Смотря кого берем. Если мы бюрократию рассматриваем, наша бюрократия – она же одновременно бизнесом владеет, и, думаю, главная для них проблема – что будет со мной, бизнесом и семьей, если я вдруг потеряю власть. В итоге они цепляются за эту власть – потому что иначе получится, что и бизнес потеряешь, и свободу потеряешь. С другой стороны, ну не удержишь же власть все время, не передашь же ее по наследству – это великая проблема. Кстати, это и Китай показал – проблема принцев так называемая: не получается.
– Поэтому они и заинтересованы в сохранении статус-кво как можно дольше, а не в изменениях.
– Правильно, но обратите внимание: это порочный круг, а они кто угодно, но только не идиоты, они понимают, что рано или поздно руки разожмутся – и тогда разобьется все. Эта проблема – разделить бизнес и власть и при этом не пострадать за то, что происходило при их соединении, – не имеет общего решения, но требует создания переходных институтов. Если мы берем крупную частную буржуазию, то у них другая причина бессонницы – это наследование империй. Потому что семье хочется, конечно, передать что-то для хорошей жизни. Но если передать детям, которые не хотят быть банкирами и промышленниками, то империи погибнут и детям тоже не будет хорошо. Значит, нужно обеспечить семью, нужно кому-то передать управление империями и нужно еще за свою жизнь, длинную и сложную, как-то оправдаться таким способом, чтобы люди были благодарны. Очень непростая задачка, которая решается только при хороших институтах, надо заметить. Потому что иметь возможность, как американские миллиардеры, оставить семье миллионы, миллиарды вложить в фонд борьбы со СПИДом или чем-то еще и получить благодарность человечества за решение проблем, которые не решили государства, – я не думаю, что это возможно в наших условиях. А, согласитесь, желания-то вполне осязаемые, объяснимые, человеческие. Поэтому есть у доминирующих групп проблемы, которые не решаются, если оставаться в нынешнем состоянии. Им нужны определенные гарантии прав, им нужны способы разделения власти и бизнеса – т. е. то, что как раз нередко понимается под совершенствованием институтов. Чтобы возникли политические условия, нужно, чтобы группы, которые сильно влияют на власть и принятие решений, были за такое движение, а пока что этого нет.
– А почему нет, если есть осознание проблем?
– Потому что нет связи этих проблем с тем, что предлагается, нет осознанной личной заинтересованности.
– Или потому что капиталы хранят в надежных местах, где хорошие институты.
– Подождите, а где вы взяли надежные места в современном мире? Все хуже и хуже с этим делом: держали в западных офшорах, потом решили, что, во-первых, нехорошо на Западе, во-вторых, нехорошо в офшорах. Я считаю весьма важным проект, который сейчас реализуется в Казахстане, – они просто на пять шагов нас опередили, приняв конституционный закон, по которому британское право с 1 января 2018 г. вводится на части территории Астаны. Они сделали Гонконг внутри, «белую дыру». Бывают черные дыры, где исчезают капиталы, – как Панама, а они делают белую, легитимную, куда могли бы прийти русские капиталы, казахские, китайские и при этом судьи были бы по британскому праву набраны из разных стран мира.
