Существует легенда о том, что, когда «Титаник» шёл ко дну, мужчины на палубе первыми пропускали к шлюпкам женщин и детей. Легенда не в том смысле, что это неправда, а просто потому, что сейчас поди проверь: у нас есть лишь разрозненные показания очевидцев, и кого уж точно там не было, так это беспристрастных наблюдателей со счётчиками в руках.
Тем не менее я склонен этому верить хотя бы отчасти, потому что, во-первых, воспитание в ту пору склоняло именно к такому поведению, и ещё потому, что люди, в принципе, иногда бывают способны на вполне самоотверженное поведение. Сегодняшние расхожие феминистские возражения тут неприменимы: речь идёт не о галантном пропускании вперед в дверях, а о спасении жизни заведомо слабейших. Поскольку многие из пассажиров путешествовали с семьями, это ещё более серьезный довод в пользу достоверности.
Эту легенду или притчу приводит на ум наша сегодняшняя ситуация и поведение. Сегодня мы все пассажиры, хотя я не хотел бы заводить параллель с «Титаником» слишком далеко. И медицинский персонал, принимающий на себя главный удар, вполне подходит на роль экипажа. Но события в любом случае разворачиваются гораздо медленнее и позволяют сделать больше наблюдений.
Конечно же, тут есть коренное отличие: палуба на этот раз занимает всю территорию планеты, и на одном её конце не обязательно хорошо понимают, что происходит на другом. Есть чувство общей угрозы, но нет ощущения неотвратимости гибели, она очень избирательна. Наши взгляды на происходящее растянуты в своеобразный спектр: центр ведет себя относительно дисциплинированно, на правом фланге расцветает конспирология («айсберг явно китайской работы с поправками Пентагона»), на левом отрицание («айсберг выдуманный»).
Этот спектр вполне предсказуем, учитывая нынешнее информационное перенасыщение; интернет, в отличие от других отраслей экономики, работает в форсированном режиме. Даже самые искушенные из нас, полагающиеся, казалось бы, на проверенные источники информации, теряются в изобилии несовместимых версий. Но здесь я хотел бы остановиться на некоторых типах поведения в чрезвычайных обстоятельствах – прежде всего на отрицателях, сознательных или стихийных, потому что конспирологов призывать образумиться бесполезно.
Этот тип поведения знаком сегодня каждому из нас: человек, стоящий где-нибудь в очереди за нами, не отягощенный маской и шумно дышащий нам в затылок, протискивающийся рядом в узкое место, забегающий в последнюю секунду в тесный лифт, где нет никакой возможности соблюсти пресловутую социальную дистанцию. С одной стороны, он может считать, что опасность заражения преувеличена, с другой – у него может быть просто понижено чувство риска, как было сказано об одном, ныне достаточно известном, бывшем офицере КГБ в выписанной на него органами характеристике. Некоторые даже бравируют этим, как бы подчеркивая свое отличие от покорной массы.
Знак солидарности в беде – это фундамент взаимопомощи
В этом поведении есть моральный аспект, с которым большинство таких смельчаков просто не считается. Да, мы очень ревниво относимся к попыткам ограничить нашу свободу, особенно к таким, которые доставляют постоянные и раздражающие неудобства. Один из ведущих теоретиков свободы, англичанин Джордж Стюарт Милль, в своё время определил предел свободного поведения в обществе: человек вправе совершать любые поступки, которые не являются прямой угрозой для жизни и имущества других. Это, если угодно, предельный радиус свободы, на самом деле нигде в реальном мире не достигнутый (пример – повсеместная борьба с наркоманией и проституцией).
Допустим, я думаю, что риск, связанный с COVID-19, слишком преувеличен и паника чрезмерна. Или же я фаталист и полагаю, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Или в моём окружении ещё нет серьезно заболевших, и перспектива угодить в их число кажется нереальной. Или я полагаю (ошибочно), что мой цветущий возраст выводит меня за пределы группы риска. В конце концов, я могу быть просто легкомысленным. И в балансе между неудобствами, которые налагает на меня карантин, и риском несоблюдения я выбираю риск. Если бы речь шла исключительно о нашей собственной жизни, это вполне укладывалось бы в формулу Милля.
Но речь идет также о жизни людей, которые стоят рядом – и часто стоят не по выбору, а потому, что нет иного способа выжить в условиях всеобщего карантина. И вовсе не затем, чтобы полюбоваться моей смелостью или бесшабашностью. Если подхватить параллель с «Титаником», то я фактически сталкиваю их в воду. Даже если я чудесным образом прав и опасность вируса сильно преувеличена, то моё наплевательство выглядит для большинства как угроза сбросить их в воду, потому что они-то уверены, что в трюме пробоина.
Я хочу подчеркнуть, что речь тут вовсе не идет об огромных жертвах – просто о деталях повседневного поведения, пусть надоедливых, но никак не непосильных. Даже если (лично я в это «если» не верю) возможные последствия не так ужасны, как нам их описывают, если мы совершенно сбиты с толку противоречивой информацией в интернете, если мы видим в правительстве не союзника, а чисто эгоистический аппарат, озабоченный исключительно самосохранением, то маска и дистанция всё равно играют роль сигнала окружающим, что мы их видим и что их судьба нам небезразлична. Знак солидарности в беде – это фундамент взаимопомощи.
Изложив этот моральный кодекс, я не могу не понимать, что для множества он всё равно физически непосилен. Например, для людей во Владикавказе, вышедших на площадь потому, что у них отняли источник пропитания, не оказав взамен никакой реальной помощи. Мораль – жестокий повелитель, и часто требует от нас того, чем мы не в состоянии пожертвовать. Но у неё есть бескомпромиссный минимум, нравственный закон, сжатый в математическую точку: всегда помнить, что вокруг нас тоже люди. А звёздное небо ещё возвратится.
Алексей Цветков – публицист и политический комментатор
Высказанные в рубрике «Право автора» мнения могут не отражать точку зрения редакции
