Запреты в сегодняшней России работают не для того, чтобы запрещать
Попытки государства контролировать поведение в сети и даже отделить российский интернет от всего остального сочетаются с генеральной линией, по-прежнему направленной на то, что интернет – прогрессивное явление, а его распространение – признак высокого уровня развития страны.
Чиновники рапортуют о высоком уровне проникновения интернета в России и с гордостью называют показатели широкополосного доступа. За ближайшую пятилетку (к 2024 году) правительство обещает довести обеспеченность российских домохозяйств широкополосным доступом к интернету до 100%.
Это напоминают довольно старую историю. Были времена, когда с помощью приемников слушали радио, а с помощью магнитофонов – музыку. Государство выпускало коротковолновые приемники и гордилось ростом их производства на советских предприятиях, ведь это было одним из показателей развития СССР. Приемники, кроме того, были несложной техникой, поддающейся копированию с западных образцов. Наладить ее производство на оборонных предприятиях, с которых плановая экономика требовала мирной продукции, было не трудно.
Доступ к радиоприему был очень высоким уже в 1970-е годы, примерно сравнимым с нынешним распространением интернета. Но передачи, которые можно было с помощью тех приемников слушать, были обычными советскими передачами – с цензурой и строго ограниченным набором тем (сейчас, благодаря призме времени, эти передачи звучат гораздо интереснее, чем тогда). Даже Радио «Маяк», созданное в качестве позитивной альтернативы западным вещателям и по их образцам, не утоляло всей информационной жажды. Западные станции глушились, но не полностью, так что их прослушивание для многих было любимым ритуалом, сочетавшим романтику запретного плода с безопасным доступом к нему.
Точно так же и выпуск магнитофонов был показателем развитости советского производства, пусть советские заводы и отставали в уровне технологий и качестве работ. Но что люди слушали на тех магнитофонах? В позднем СССР, который я застал, я вообще не помню ни одной записи, которая была бы официально произведенной советской продукцией. Это были переписанные кем-то концерты «юмористов», советская полуразрешенная или неразрешенная рок-музыка и, конечно, западные группы.
Советские промышленники обеспечивали граждан носителями, но специалисты по производству содержания не могли создать для этих носителей материала, способного конкурировать с запретным или неодобренным. Так что граждане, внешне сохраняя лояльность наличным формам, находили для них собственное наполнение – не обязательно прямо антисоветское, просто другое. Антрополог Алексей Юрчак описал этот процесс как одну из фундаментальных причин краха советской системы.
То, что происходит сейчас, похоже на ту ситуацию только отчасти. Главная причина кажущегося сходства, видимо, в том, что все, кто постарше, помнят советские годы. Пропаганда была тогда, есть она и сейчас. Сегодняшние пропагандисты любят прибегать к формам и образам времен Советского Союза, чтобы привлечь внимание старшего поколения. Поэтому противопоставление официального и неофициального содержания может восприниматься как что-то старое, как при СССР.
Но сегодняшняя России отличается и от СССР, и от Китая, где задачи борьбы за суверенный интернет действительно решаются на высоком уровне, и не с прошлого года, а на протяжении как минимум 20 последних лет. Дело не только в заглушках и фильтрах, а в долговременной политике по созданию в КНР альтернатив основным западным ресурсам – поисковикам, социальным медиа, торговым площадкам и системам оплаты услуг и покупок. Китайские техногиганты еще и торгуются на мировых биржах, так что властям западных стран совсем не интересно обвинять Китай в каких-то ограничениях: на суверенном китайском интернете зарабатывают влиятельные международные инвесторы.
Запреты в сегодняшней России работают не для того, чтобы запрещать, а чтобы выживать и зарабатывать. Отдельные игроки – как частные, так и публичные вроде Роскомнадзора, ФСБ, Минсвязи – борются за существование, придумывают себе законы, которые помогали бы им получать финансирование, и вносят с помощью депутатов-исполнителей, таких как Луговой и Клишас. Но не все дается легко. Законопроект о так называемом «суверенном интернете», направлен, судя по всему, на то, чтобы освоить деньги, выделенные еще в 2017 году на план мероприятий «Информационная безопасность» в рамках программы «Цифровая экономика РФ». Нет ясности, удастся ли политическим предпринимателям, которые написали законопроект, перевести на себя публично названные «более 20 млрд рублей». Это будет выясняться в процессе торга перед вторым чтением.
Это не значит, что все эти законопроекты безвредны. Они вредны, потому что мешают развиваться независимому предпринимательству (а не переделу бюджетов, каким заняты российские элиты) и поддерживают вечную неопределенность правил игры. Вред, который они наносят и российскому обществу, и собственной политической системе – в том, что они медленно разлагают все вокруг себя. Но делать это можно долго – возможности медленного разложения, как показывает опыт множества похожих систем, огромны.
Нынешняя система вряд ли обрушится, как когда-то обрушилась советская система, после того как власти устали глушить западные передачи. У российских граждан нет недостатка в альтернативах официальной информации, хотя есть, вероятно, недостаток желания к этим альтернативам прибегать. Кремль не создает политически существенных запретов, таких, какие действовали при СССР и действуют в сегодняшнем Китае. Это такие запреты, прорыв которых, как прорыв дамбы, может вызвать потоп. Вокруг и так потоп. Российскому обществу не нравится изоляция, но оно не старается пробиться «на Запад», как 40 и 30 лет назад. Оно скорее хотело бы пробиться к себе самому, к собственным ответам на вопросы. Те, кто паразитирует на запретах, мешают именно этому, а вовсе не борются с иностранными влияниями, оставшимися в советском прошлом.
Максим Трудолюбов
Обозреватель газет «Ведомости» и International New York Times, редактор InLiberty
