Гражданские общества России и Белоруссии объединяются быстрее государств
Поздравительная телеграмма Владимира Путина Александру Лукашенко, несмотря на суховато-официальный тон, скрывала подлинное горячее чувство: солидарность автократа с автократом. Сколь бы ни были серьезны противоречия между двумя лидерами, как бы ни сопротивлялся батька приглашению превратить Белоруссию в западный федеральный округ Российской Федерации, Путин лучше других чувствует, в каком положении находился в день выборов и ночь после них белорусский диктатор. До какой степени надоели все эти бегающие по улицам протестующие, вся эта оппозиция, мешающая спокойно работать с документами, перераспределять ренту среди своих и играть в хоккей.
Едва ли Кремль осознает, что он потерял Белоруссию, как когда-то, в 2014 году, навсегда потерял Украину. Потерял в том смысле, что существенному числу белорусов уже не хочется менять Лукашенко на Путина: это означает все ту же унылую политическую архаику, экономическое отставание и распил национального продукта среди бела дня.
У российской власти есть еще несколько лет на то, чтобы потратить их на присоединение Белоруссии – без Лукашенко. Но после того что произошло во время и после белорусской предвыборной кампании, после того, как республика показала, что она уже проснулась от четвертьвековой летаргии, что в Белоруссии есть подлинное гражданское общество, Россия белорусам не нужна – ни с Лукашенко, ни без него.
Больше того, опыт белорусского сопротивления с точки зрения распространения протестного вируса еще важнее, чем украинский прецедент победы человека из ниоткуда на выборах президента. В головах россиян два устойчивых мифа: Украина – худшая страна в мире, почти такая же плохая, как США; Белоруссия – с ее спокойствием, дисциплиной и порядком – пример для подражания. Та же Россия, только не испорченная. Беспрецедентные протесты, появление новых лидеров, пробуждение общества разрушают белорусский миф.
Больше того, встает вопрос: «А что, так можно было?» Можно было стоять в очередях на избирательных участках, чтобы отдать свой голос против диктатора. Можно было протестовать. Можно было поддерживать оппозиционных лидеров. Можно было не сдаваться после арестов и светошумовых гранат.
Это не означает, что в России немедленно развернутся протесты по белорусскому сценарию – в России будут свои сюрпризы, как сюрпризом стал Хабаровск, феномен которого так и не расшифрован до конца Кремлем. Кремль цепенеет и немеет в ситуациях, когда невозможно свалить народное недовольство на Сороса или Макфола. (Кстати, мог ли кто-нибудь предсказать стихийную акцию белорусов, потерявших возможность проголосовать, у своего посольства в Москве в день выборов, в полутора километрах от Красной площади?) Но Белоруссия показывает пример того, как могут быть орнаментированы, например, выборы в Госдуму в 2021 г., и уж точно – еще один плебисцит о доверии Путину под видом президентских выборов в 2024-м.
Ответ у автократов один: еще больше репрессий против гражданского общества, против любых открытых проявлений недовольства, еще более грубая пропаганда и еще более тупая и упрощенная индоктринация современной версией «православия-самодержавия-народности». «Информационная диктатура» (в терминах Сергея Гуриева и Дэниэла Трейсмана) будет превращаться просто в диктатуру, без признаков гибридности и мягкости. Несмотря на то что репрессии будут оказываться все более дорогостоящими – и материально, и морально.
Но более адресным и акцентированным окажется сопротивление гражданского общества. Любые протесты, даже если они начинаются как неполитические, в сегодняшних обстоятельствах стремительно политизируются, и как никогда точно выбирают цель: ливанцы после трагического взрыва обвиняют не Израиль, а «Хезболлу», белорусы недовольны не «вагнеровцами», а своим смертельно надоевшим диктатором, хабаровчане клянут не только и не столько зажравшуюся Москву, сколько не менее надоевшего, чем Лукашенко, Путина.
Целеполагание протестов последнего времени на фоне дутых цифр разных голосований, которые уже не отражают вообще ничего, становится гораздо более четким и сфокусированным, чем ранее.
В отличие от 1989 г. «вельветовые» революции 2020-го не приводят к смене режимов. Не хватает массовости в поддержке. Есть разница между инертным «обществом» и гражданским обществом, которое все еще в меньшинстве. Но и конформистски настроенные классы разобщены, и их уже не назовешь путинским большинством. Даже многие из тех, кто механически и ритуально голосовали за обнуление Путина, очень часто настроены антипутински и недовольны ситуацией в стране: каждый по своим причинам.
Важно то, что это недовольство исходит отнюдь не только от образованных классов больших городов. Социальная база потенциального протеста уже не ограничивается теми, кого обобщенно называют «либералами». Но потенциальных протестантов объединяет с «либералами» убежденность в том, что для начала должен уйти автократ. Позитивной программы в традиционном понимании у протестной улицы нет, весь ее позитив – в негативе: сначала должно уйти со сцены первое лицо, и вместе с ним – вся коррумпированная верхушка. Этим пока сходство в «программах» ограничивается.
Срок политической годности автократов истек. Странным образом эта нехитрая идея становится объединительной платформой для гражданского общества в России и Белоруссии. Гражданские общества объединяются быстрее государств.
Андрей Колесников — политолог, руководитель программы «Внутренняя политика» Московского центра Карнеги
