Политику всегда нужно не то, что может предложить ученый
На днях пришлось мне ехать по Москве на такси. За рулем – обаятельный молодой человек с сильно восточным колоритом. В навигаторе у него была указана цель поездки, но я решил по дороге на научную конференцию сделать крошечный крюк – заскочить в гостиницу, чтобы сменить прогулочную куртку на солидный пиджак. Сказал шоферу, куда ехать, но тот, как выяснилось, вообще из моих слов ничего не понял. Привез по навигатору.
Я стал снова ему объяснять, что явиться на конференцию без пиджака мне нельзя. Все равно, что голым. Надо подъехать к отелю, который здесь за углом. Пешком – минут десять-пятнадцать. Парень, однако, оказался узким специалистом. Машину знал хорошо, а город не знал совершенно. Стал вводить новый адрес в навигатор, и я вдруг увидел воочию знаменитую сцену из клипа Шнура «В Питере – пить», когда шофер упорно твердит проклятой машинке «Рублиштейна 24» (вместо улицы Рубинштейна), а та его никак не понимает.
Что нужно политикам?
Эта забавная история заставила вспомнить грустную картину, которую много лет приходится наблюдать на разного рода научных и околонаучных тусовках. Вот уже более четверти века мне временами приходится бывать на конференциях ученых-экономистов и на сравнительно узких мероприятиях, где политики или их помощники пытаются получить от науки советы, что же с нашей несчастной экономикой можно сделать. В какой-то момент я стал вдруг осознавать, что не только тематика обсуждений, но даже язык там совершенно различный. Неподготовленный политик вряд ли поймет язык науки, а кабинетный ученый вряд ли сходу разберется, что же практикам нужно от науки на самом деле.
Проблема здесь совсем не в том, что политики, мол, плохо образованы. И не в том, как иногда думают, что наука наша отстает от западной. Проблемы здесь системные. Российские ученые и государственные деятели вообще живут в совершенно разных мирах, причем первые же шаги в науке и политике их по этим разным мирам разводят. Для начала поговорим о политическом мире.
Во-первых, «нормальный» российский политик или чиновник стремится вовсе не к осуществлению реформ и не к заботе об интересах общества, а к максимизации личной выгоды от занимаемого поста. Подобное поведение в социальных науках часто называют рентоориентированным. Должность приносит ренту, а не только право трудиться, как раб на галерах в интересах народа. Рента необязательно выражается во взятках и откатах. Это может быть возможность карьерного восхождения на высокие и очень хорошо оплачиваемые посты в госслужбе, расширение степени политического влияния для продвижения собственного клана и приобретения права на бесконечное и бесконтрольное использование государственного имущества в личных целях (например, дач, похожих на дворцы). Некоторые комментаторы у нас высказывают мнение, будто разумные реформы все же нужны политикам, чтобы не потерять власть при развале экономики. Но опыт последних лет показывает иное. На самом деле вопрос о власти (по крайней мере, в среднесрочном периоде) проще решить с помощью манипулирования сознанием широких масс, а не путем осуществления сложных преобразований, которые могут подорвать популярность власти, как было в эпоху Горбачева и Ельцина.
Во-вторых, если политик все же стремится к реформам, то его меньше всего волнуют чисто экономические вопросы. Поскольку в мире накоплен большой опыт развития рыночного хозяйства, то не существует особых загадок, как его обустраивать. Все, что говорят квалифицированные экономисты о проблемах нашей страны, практически не меняется в последние 15 лет. Защищенность собственности, открытость экономики, уменьшение бюрократического контроля, хороший инвестиционный климат, накопительная пенсионная реформа… Эти темы переходят из статьи в статью, из доклада в доклад. Возьми текст из какого-нибудь архива 2003 года и опубликуй сейчас – будет выглядеть как новенький. А вот по-настоящему сложным является вопрос о взаимоотношении власти с разнообразными группами интересов в ходе осуществления стандартных реформаторских мер. Ведь кто-то от этих реформ будет выигрывать, а кто-то проигрывать. Соотношение сил и влияния разнообразных групп интересов в разных странах в разное время различно (в отличие от экономики, действующей по единым законам). И умному реформатору важно понять, с каким сопротивлением он столкнется при своих действиях, как его можно обойти, как договариваться с группами интересов…
В-третьих, разнообразие групп интересов во многом определяется разнообразием социальной структуры общества. В десятке стран, нуждающихся в однотипных экономических преобразованиях, вряд ли найдутся две страны, друг на друга абсолютно похожие. Одни общества живут европейскими ценностями, другие – имперскими. Одни религиозны, другие нет. В одних доминируют мегаполисы, в других – нищие села и небольшие консервативно настроенные городки. Где-то сильны реваншистские настроения из-за воспоминаний о великом прошлом, а где-то – конструктивный настрой и мысли о будущем. Где-то религиозность имеет фундаменталистскую окраску, а где-то – реформаторскую. В общем, одни и те же преобразования в разных странах могут получить поддержку широких масс населения, а могут вызвать ненависть к реформаторам. И политику нужно понимать то общество, в котором он пытается трансформировать экономику. Именно об обществе и о группах интересов он в первую очередь спрашивает экспертов.
Что знают экономисты?
Теперь посмотрим, чем занимаются экономисты, что они хорошо знают, и насколько их дискуссии отражают проблемы, интересующие политиков.
Во-первых, надо понимать, что из огромного числа ученых-экономистов лишь очень небольшая часть имеет шанс в какой-то момент оказаться среди экспертов, консультирующих политиков на предмет осуществления реальных реформ. Жизнь подавляющего большинства состоит в том, что они с первых шагов в науке и до преклонного возраста являются производителями большого числа статей в профессиональных журналах. Собственно, говоря, наука в первую очередь является фабрикой по производству статей. Именно на эту задачу ориентированы экономисты. Именно успех в ее реализации обеспечивает им защиту диссертаций, высокие зарплаты, научные почести, карьерное продвижение, уважение коллег и, наконец, самоуважение. Именно на качественное производство статей, выстроенных по формальным и неформальным нормам, давно установившимся в научном сообществе, будет ориентироваться прагматичный молодой ученый, если не хочет провести всю жизнь в конфликтах и заработать репутацию фрика.
Во-вторых, не существует никакой связи между нормами, определяющими правильное производство научных статей, и запросами политиков на экспертную поддержку реформ. У науки и политики совершенно разная жизнь. Лишь случайно они могут когда-нибудь пересечься. Естественно, тот или иной ученый может, как человек любознательный, заинтересоваться именно теми проблемами, которые действительно нужно решать политикам при проведении реформ, но размышлять над ними он будет скорее вопреки, а не благодаря своему положению в науке, как фабрике по производству статей. Гораздо проще делать то, что считается интересным у коллег, пишущих на твои статьи рецензии, и редакторов, управляющих профессиональными журналами, а не то, что важно для политиков, с которыми ты, скорее всего, никогда в жизни вообще не встретишься. Более того, ученый, желающий добиться профессионального успеха, даже не ориентируется на интересы широкого круга читателей, поскольку для его положения в науке важны именно тексты в профессиональных журналах, отпугивающих массы своим сложным языком и использованием математического аппарата.
В-третьих, к тому моменту, когда тот или иной ученый вдруг достигнет больших высот и получит шанс стать экспертом, реально влияющим на взгляды политиков, он уже проведет три-четыре десятилетия в науке с ее жесткими правилами, описанными выше. Этот ученый может обладать большими знаниями, вычитанными из статей многочисленных коллег, но сами эти статьи, как мы выяснили, плохо связаны с реальными проблемами, заботящими реформатора.
Естественно, наш герой, как умный человек, вполне способен понять, что политику на практике нужны не столько экономико-математические модели с высокой степенью абстракции, сколько советы о том, как пробиваться сквозь враждебно настроенное общество. И такого рода советы он, конечно, может дать. Но они, скорее, будут находиться на уровне здравого смысла, а не на научном уровне. Поскольку все, чем наш ученый занимался раньше профессионально, он может теперь забыть. Известность в науке, число статей и профессиональный статус помогут ему лишь завоевать репутацию у политика, плохо осознающего, насколько реальная наука далеко от его запросов. А отвечать на вопросы политика ученый будет, исходя из того, что ему интуитивно кажется разумным, причем в этом он, по большому счету, не будет отличаться от обычного умного человека «с улицы». Данный факт, кстати, объясняет причины профессионального успеха многих политтехнологов, не имеющих к науке отношения, но лучше знающих, как получить «доступ к телу» политика.
В общем, как умение шофера водить машину не гарантирует пассажиру удачной поездки, так и высокий профессионализм ученых-экономистов не гарантирует политикам удачного совета по реформированию. Можно ли с этим что-то сделать?
Боюсь, никакой навигатор здесь не поможет. Нельзя ввести в волшебную машинку цель реформы, чтоб получить оптимальный маршрут, помогающий кратчайшим путем добраться до этой цели и обойти дорожные пробки. Современное общество устроено намного сложнее, чем даже движение на улицах Москвы. Дорожные пробки, внезапно разрытые улицы, а также заторы, вызванные ДТП и правительственными кортежами, можно обходить в реформах лишь с помощью ручного управления. А это ручное управление нуждается в одновременном знании и самой машины, и правил дорожного движения, и сложной системы городских маршрутов.
В науке подобное сочетание знаний – это одновременная профессиональная подготовка в трех областях: экономике, социологии и политологии. Увы, в реальной действительности эти области знания скорее расходятся, чем сближаются.
Дмитрий Травин
Научный руководитель Центра исследований модернизации ЕУСПб
