Рынок благотворительности в России сократится
Падение цен на нефть до $33 и падение курса рубля до отметки 75 рублей за доллар только кажутся предметом большой политики и макроэкономики. На самом деле эти макроэкономические события непосредственно скажутся на благотворительной сфере, и особенно на бюджетах НКО, работающих в сфере здравоохранения, таких, например, как Русфонд. Дело в том, что большинство сборов российских благотворительных фондов — в рублях, а большинство расходов «медицинских» НКО так или иначе — в валюте. Даже если мы переводим деньги в российские клиники, надо понимать, что их цены во многом состоят из закупок зарубежных лекарств, зарубежного оборудования и зарубежных реагентов. Затевая большую войну нефтяных цен, политики про больных детей не подумали — их проблемы, по сравнению с проблемами нефтяного ценообразования, пренебрежимо малы.
Мы не можем оценить, разумно ли было российским нефтяникам отказываться от сделки с ОПЕК по сокращению объемов добычи нефти. Возможно, они и правы, что важно сейчас сохранить рынки сбыта, чтобы потом, когда цена на нефть вырастет, наверстать сегодняшние потери. Однако наши потери невосполнимы.
В Библии Иов, потерявший детей, радовался, когда за долготерпение Господь восстановил и приумножил детскую популяцию в его доме. Но мы не умеем как Иов. Мы не можем радоваться, если завтра, когда цены на нефть восстановятся, мы получим двоих детей на каждого потерянного сегодня. Мы будем вечно горевать об этом потерянном.
Более того, мы никогда не сможем назвать по именам детей, которых не удастся спасти по причине финансового кризиса. Я не смогу написать вам: «Вот Ваня, который погиб оттого, что нефть упала до $33» или «Вот Маша, которой мы не смогли купить лекарства, потому что рубль упал до 75». Эти дети растворятся в статистике, в больших числах, в тысячах обстоятельств, которыми сопровождалась их смерть.
Их родители не смогут объединиться, чтобы потребовать всякий раз, когда принимаются макроэкономические решения по нефти, принимать в расчет и судьбы больных детей тоже. У людей, чьи дети тяжело болеют, никогда не бывает сил объединяться в значимые общественные организации. И никто их не заметит.
Но есть простая логика. Если средства на государственные медицинские программы выделяются в рублях, а лекарства для этих программ покупаются за доллары, то это значит, что государственная программа «Онкология», например, сократится на 10%, стоит только рублю на 10% подешеветь. Если Русфонд собирает деньги в рублях, а противогрибковые препараты для детей, больных раком крови, покупает за валюту, то противогрибковых препаратов для детей станет меньше.
И есть логика посложнее. За падением курса рубля последует повышение цен, за повышением цен последует снижение сборов благотворительных фондов — просто потому, что люди станут меньше жертвовать в кризисной ситуации. То есть не только вырастут расходы «медицинских» благотворительных фондов, но и упадут сборы всех фондов — и медицинских, и образовательных, и экологических, и даже военно-патриотических. Эти потери на всю страну будут измеряться в нескольких миллиардах рублей, в цифрах, которые на фоне глобальных нефтяных сделок пренебрежимо малы.
Разумеется, какие-то НКО справятся с кризисом лучше, какие-то хуже. Кто-то прогорит и закроется, кто-то удержится на плаву и, когда кризис минует, вернет себе докризисные позиции.
Но за это время случатся невосполнимые потери. Умрет конкретная Маша, а конкретный Ваня получит более тяжелую степень инвалидности, чем мог бы, если бы нашлись деньги.
Возможно, я наивен, но я всерьез полагаю, что, принимая трудные политические и макроэкономические решения, правительство обязано держать в голове некий социальный коэффициент. Понимать, что если в стратегических целях оно роняет цену на нефть или курс рубля, то должно все свои социальные программы соответственно индексировать. Иначе каждый из нас тут, на этой земле, пренебрежимо мал.
Валерий Панюшкин, главный редактор Русфонда
