Актуальность любого спора конечна, и если спор проигран, это тоже становится историческим фактом
Российские четвероклассники пишут письма «отцу на фронт» – детям предлагается вообразить, что папа где-то воюет или даже вообще убит на войне, ну и вот что в такой ситуации может написать в своем письме ребенок? Женщина, с которой начался скандал, рассказывает, что ее дочка смогла написать только «совсем недавно ты был с нами, а сейчас на фронте», а потом расплакалась. Про девочку – петербургская новость, но о таких же школьных заданиях сообщают и из Краснодара, более того – и два года назад в школах Оренбурга писали письма папам на фронт, и это тоже вызывало споры в местных соцсетях. То есть речь идет не о каком-то разовом случае излишней творческой активности учителей, а о чем-то вполне системном – «Фонтанка» выяснила, что задание про письмо напечатано в школьном учебнике литературного чтения, причем автор учебника обещает при переиздании смягчить формулировку задания, но вряд ли это имеет принципиальное значение, дело ведь не в письмах – конкретное школьное задание отменить несложно, но оно понятно откуда взялось.
Здесь напрашивается нехорошее слово «победобесие», примерами которого общество снабжается регулярно – все видели младенческие костюмчики в стиле 1941 года, автомобильные стикеры «Можем повторить», георгиевские ленты в самых неожиданных местах, жалобы невоевавших ветеранов по самым нелепым поводам и много всякого еще. То, что когда-то считалось «праздником со слезами на глазах», теперь очищено от слез и лишних вопросов, снабжено современным дизайном и маркетингом, интегрировано в официальную идеологию, привязанную в том числе к актуальным политическим делам. Путинский культ Победы давно не имеет почти ничего общего с позднесоветским каноном – если бы сейчас кому-нибудь пришло в голову снять фильм «Белорусский вокзал», шансов получить прокатное удостоверение у него, наверное, не было бы, или же Андрею Смирнову пришлось бы переписывать сценарий, добавляя в него старых бандеровцев, с которыми дерутся положительные герои, и воюющих в Сирии внуков, символизирующих преемственность и славные традиции. Когда вся официальная версия национальной истории построена на четырех военных годах, когда Победа подменяет религию, идеологию и вообще все – конечно, школьники должны писать письма папе на фронт, а кому еще – Пушкину, Богу?
Возмущенные тексты на эту тему стоило писать в конце нулевых – да их и писали. Может быть, если бы году в 2005-м люди, для которых «Мой милый, если б не было войны» звучало убедительнее, чем «можем повторить», и кому взгляд Виктора Астафьева на военное четырехлетие казался более убедительным, чем взгляд Владимира Мединского – если бы такие люди были чуть активнее, чуть сплоченнее, и если бы их было чуть больше, то, может быть, все сложилось бы иначе. Но нет, формирование нового военного культа не встретило организованного сопротивления, и государству никто не помешал строить новый миф, в котором память и скорбь оттенены голливудщиной и реваншем, а робкий слоган первых георгиевских ленточек середины нулевых «Я помню, я горжусь» как-то сам собой превратился в суровый императив – «Помни! Гордись!» (или даже «Гордись, сука»?). Все, что теперь раздражает или шокирует, выросло из этого императива – и пилотки с гимнастерками на детях, и билборды «Чтобы ты мог дышать», и эстрадно-кинематографический трэш, и даже словечко «Верховный», которым в определенных кругах с некоторых пор (даже воевавшего Брежнева так никто не называл!) принято называть Владимира Путина.
Когда-то было модно фантазировать о временах, когда «выедет к армии маршал, не видевший этой войны» – многие боялись, что со смертью последнего ветерана память о войне померкнет и растворится в каких-нибудь других, менее значительных воспоминаниях. По мере того, как 9 мая превращалось в профессиональный праздник ветеранов, эти опасения делались все более обоснованными. Можно даже предположить, что если бы не усилия власти по формированию военного культа, 9 мая уже сейчас воспринималось бы примерно так же, как воспринимается 7 ноября – спорный праздник, доставшийся в наследство от прошлого, имеющий, конечно, своих преданных поклонников, но в целом никого и никак не трогающий. Но с той же уверенностью можно предположить, что, если бы в наше время каким-нибудь чудом из семидесятых перенесся обычный человек поколения «Белорусского вокзала», читатель «лейтенантской прозы», поклонник военных песен Высоцкого, то есть носитель той культуры, в которой существовал прежний канон восприятия войны 1941–45 годов, то такой человек или не понял бы, что все нынешние песни-пляски в гимнастерках как-то связаны с той войной, или ужаснулся бы тому, во что оказалась превращена память, казавшаяся вечной.
Конструирование этого нового военного мифа и нового военного культа, разумеется, было авантюрой. Более того, эта авантюра была безнравственной по отношению к прошлому, к исторической памяти, к обществу; миллионы погибших и общенациональная травма, пережитая всего лишь несколько десятилетий назад, все-таки не очень годятся для идеологического эксперимента, какие бы цели он ни преследовал. И те первые эпизоды, в которых можно было разглядеть будущее торжество глянцево-пропагандистской версии войны – первая георгиевская ленточка, повязанная на собачий поводок или на бутылку водки, первая детская пилотка или гимнастерка, первый стикер «Можем повторить» – все это заслуживало возмущений, критики и споров. Но актуальность любого спора конечна, и если спор проигран, это тоже становится историческим фактом – уже настоящим, а не фейковым.
Само слово «победобесие» было, может быть, уместно в конце нулевых или начале десятых, когда культ только складывался, теперь же употреблять его всерьез – примерно то же самое, что и говорить «кровавый режим», то есть можно, наверное, но не поймут. Даже жалобы на школьное «письмо папе» кажутся вымученными – такие вещи могли возмущать всерьез лет пятнадцать назад, а сейчас-то чего – с этим уже выросло целое поколение, для которого путинский культ Победы по факту стал самым бесспорным и незыблемым. Чтобы оспаривать его, теперь нужно спорить не с чиновниками из РВИО, а с этим поколением, доказывая ему, что и на «Бессмертный полк» оно ходило зря, и «Спасибо деду за победу» говорило неискренне, и впустую плакало, сочиняя в четвертом классе «письмо отцу на фронт». То есть да, ничего невозможного в этом нет – оспорить можно все, и убедить людей можно в чем угодно, просто стоит понимать, что по мере того как сконструированный в нулевые новый культ врастал в общественное сознание, борьба с этим культом стала равноценна борьбе с обществом. Культ придумывали циники, но, как всегда бывает, в какой-то момент он сделался достоянием честных масс, неотъемлемой и важной частью их жизни. Поп-артисты в гимнастерках, кино типа «Мы из будущего», всякие вот эти детские ритуалы вроде пресловутых школьных писем – да, это неимоверная пошлость, но кто имеет право избавить общество от этой пошлости? Заменить «Мы из будущего» на «Прокляты и убиты» можно только насилием, и это будет огромная коллективная травма для всех, кто в последние пятнадцать лет носил георгиевские ленточки, а потом ходил на «Бессмертный полк», и выбор тут – или терпеть пошлость «победобесия», или бороться с нею, уговаривая общество травмировать себя непонятно во имя чего.
Олег Кашин
Журналист
