Либеральный политик Леонид Гозман собирается подать в суд на организаторов выставки «Мифы о войне» в московском Манеже. Военно-историческое общество, которое возглавляют члены правительства Дмитрий Рогозин и Владимир Мединский, написало его фамилию на полу, рядом с именами Адольфа Гитлера и Йозефа Геббельса. Znak.com поговорил с Гозманом — и об этом эпизоде, и о поиске «внутренних врагов» в целом.
— В Facebook вы написали, что Владимир Мединский, открывавший выставку, «наверняка лично утверждал список имен», которые наклеили на пол.
— Мне так кажется.
— Как вы думаете, зачем вообще это было сделано — эта вот наклейка? Может быть, это была заранее задуманная провокация, способ привлечь внимание к выставке?
— Привлекать внимание к этой выставке – это искать пульс у покойника. Туда никто не ходит, она совершенно пуста.
Указатели на выставке в Манеже, возмутившие Гозмана
— Но вот теперь на нее обратили внимание.
— Те, кому показались убедительными мои высказывания, на эту выставку все равно не пойдут. Нет, это другое. Это логика не только господина Мединского, Рогозина и прочих. Это логика «Офицеров России», Хирурга, российского телевидения. Они ищут внутренних врагов и натравливают на этих внутренних врагов общество. Это, на самом деле, традиционная история, которая позволяет власти консолидировать людей вокруг себя, позволяет отвлекать внимание от внешних провалов.
Обратите внимание: на многочисленных ток-шоу спикеры со стороны власти всегда говорят, какая плохая Америка, но никогда — какая хорошая Россия. Потому что у нас сплошные провалы: экономика падает, бедность растет, дороги плохие, здравоохранение становится хуже. Что с этим делать? Надо искать врагов. И врагов надо побеждать. Вот они и побеждают своих внутренних врагов таким образом.
Для этого была сформулирована концепция национал-предателей и «пятой колонны». Кстати, слово «национал-предатель» в своем словаре впервые использовал Гитлер. Владимир Владимирович здесь не первый — не знаю, был ли он в курсе, что это гитлеровский термин, или его так подставили спичрайтеры. Но, на самом деле, это не так важно. Собственно говоря, это и есть фашизм, с моей точки зрения.
Фашизм в нашей семантике – это скорее ругательство, чем строгое определение, дефиниция. Но на самом деле — это дефиниция. Это агрессивная и жлобская толпа, которую направляет высшая государственная власть: книги жгут, забрасывают кого-то камнями, или еще что-то делают в таком духе.
Про выставку и чудный ряд «Гитлер – Гозман — Геббельс» мне говорили: не обращай внимания, они же идиоты, мало ли в интернете угроз и ругательств. Но здесь другое. Это происходит на самой престижной, официозной выставочной площадке страны – в Манеже. И это происходит от имени организации, которой руководят два члена правительства РФ – Мединский (председатель) и Рогозин (член попечительского совета). А само Российское военно-историческое общество – не знаю, какая официальная его форма собственности, но любому понятно, что это — государственная организация.
То есть государственная власть натравливает одних людей на других, говорит людям: «Смотрите, это враги! Делайте с ними, что хотите! Сейчас вы можете топтать ногами их имена. Завтра, если вы их встретите на улице, — убейте». Это страшная вещь. Ее надо останавливать, и на нее надо максимально серьезно, как мне кажется, реагировать.
В своем тексте в Facebook я написал, что вынужден напомнить Мединскому и Рогозину: часть из тех, кого преследовали такие, как они, – выжили. А таких, как они, – повесили. Ровно таких людей, ровно за эту идеологию и неизбежно следующие за ней действия повесили в Нюрнберге.
Но мне кажется, в этой истории есть один очень оптимистичный момент. На следующий же день после моего письма и после первых пятисот-тысячи перепостов некий научный руководитель военно-исторического общества, господин Мягков, сказал, что они не хотели меня обидеть, а раз я обижаюсь, то они снимают мою фамилию. Сняли.
Они меня, конечно, не обидели. Много чести, чтоб я на них обижался. Я ни о чем их не просил. Они просто перепугались. И не моего текста, а общественной реакции, общественной солидарности. И это очень здорово, потому что это чуть ли не первый случай, я не могу другого примера вспомнить, — когда эта мразь отступает.
Смотрите, «Офицеры России» закрыли выставку — и ничего. Они же обливали зеленкой, мочой и еще чем-то фотографии детей на выставке Стерджеса, нападали на участников конкурса «Мемориала» — тоже ничего. Хирург обложил Райкина. Ему говорят: «Извинись» — он послал.
Понимаете, такое впечатление, что они наступают, наступают и это мракобесие и жлобство уже захватывают страну. И кажется, что их нельзя остановить. А вот, смотрите, – мы их остановили.
Конечно, это ерунда. Конечно, это не выигранная война, и даже не выигранное сражение. Это всего лишь боестолкновение. Но мы выиграли это боестолкновение. Это значит, их можно побеждать. Это значит, что так и надо реагировать: сразу, жестко, не стесняясь посылать их к этой матери. Потому что они именно этого и заслуживают.
— Как вы считаете, почему на стикере оказалась именно ваша фамилия?
— Есть две причины. Про одну я знаю точно: они очень обижены на меня за то, что года три назад я сказал, что СМЕРШ НКВД, по сути, мало чем отличался от СС. Это было в моем отзыве на сериал о СМЕРШ на телевидении.
Одни убивали невинных, другие убивали невинных. Одни убивали под красной звездой, другие – под черной свастикой. Жертвам не один хрен? СМЕРШ за время войны арестовал 994 тысячи бойцов и командиров Красной Армии – из 30 миллионов призванных. То есть каждого тридцатого арестовал СМЕРШ. Это что, все шпионы были? А 134 тысячи или 137 тысяч они расстреляли. А сколько погибло в штрафбатах, где «кровью смывали»? Этого никто не знает. С моей точки зрения, это преступная организация. Как признали СС и гестапо преступными организациями, так же должны быть признаны преступными НКВД и СМЕРШ НКВД.
Так вот, они очень сильно на это обиделись. Я полагаю, что обиделись именно потому, что понимали, что это чистая правда. Если бы я соврал, это бы никого не волновало.
А вторая причина: просто созвучие. Бойко звучит — Гозман, Геббельс, Гитлер.
— Вы когда-нибудь лично общались с Мединским?
— Да, и это еще одна причина, по которой мое имя могло появиться на этой выставке. В свое время, когда господин Мединский ещё не был министром культуры, мы были с ним на «Поединке» у Владимира Соловьева. И в ответ на какую-то мою фразу о моей стране (уже точно не помню, о чем именно я говорил) господин Мединский спросил: когда я говорю о своей стране, то какую страну я имею в виду? Я его тут же спросил, надо ли ему дать в морду прямо здесь — может быть, тогда поймёт. Он испугался. Он ещё и трус плюс ко всему! Было очень забавно видеть его испуг. У меня это было фигурой речи, я не собирался бить ему морду.
— То есть это еще и какая-то личная вражда?
— Я не исключаю этого, потому что тогда он явно чуть жидко не обделался. Такие вещи обычно запоминают. Но тут я точно не знаю. А про СМЕРШ и СС — знаю точно.
— Вы обещали подать в суд на организаторов выставки. Это уже сделано?
— Мы сейчас разговариваем с адвокатами. Пока они говорят, что наше законодательство так аккуратно устроено, что посадить, например, за высказывания о СМЕРШ и СС можно, за одиночный пикет – можно, а за такое – нельзя. Я буду это ещё выяснять.
Понимаете, у меня нет цели посадить их в тюрьму. Я понимаю, что это невозможно. Я даже понимаю, что если, допустим, суд примет мой иск, то в качестве ответчика мне подставят не Мединского, а какого-нибудь младшего подметалу, который будет за всех отдуваться. Дело не имеет судебной перспективы просто потому, что у нас нельзя выиграть дело против государства. Но я думаю, что крайне важно привлекать внимание общества к тому, что делают эти два человека: Мединский и Рогозин.
Они не только разваливают зоны своей прямой ответственности. Спутники у нас постоянно падают, и Рогозин почему-то никак от этого не худеет. Что с культурой у нас происходит, тоже все знают. Но важнее привлечь внимание к их идеологической деятельности. Я считаю, их действия – это ровно то, что делали руководители Третьего рейха. И то, что у них объектом ненависти являются не евреи, а «пятая колонна», не имеет никакого значения. Это не этнический фашизм, а гражданский фашизм, но по сути — то же самое.
— Вам кажутся оправданными такие жесткие обвинения? Все-таки, что бы ни происходило в России, это далеко от нацистской Германии, да и от сталинского СССР. Мы недавно обсуждали этот вопрос с Алексеем Левинсоном из «Левада-центра». Он говорит, что все-таки нынешний режим не держится на терроре, на тотальном страхе.
— Конечно, нет. А Гитлер и не держался на страхе. Гитлер держался на энтузиазме – посмотрите фотографии этих миллионных митингов, посмотрите на счастливые лица под знаменами со свастикой. Более того, этот энтузиазм, эта вера в «правильность» и «естественность» того пути для Германии держались почти до конца. Еще в апреле 1945 года в Берлине немецкие мальчишки бросались под советские танки. Драка была до последней секунды. Если бы в Гитлера не верили, они бы сдавались – боялись бы русских, перешли бы к американцам, у них была такая возможность. Нет, они сражались. Так, что там все держалось на вере, а не только на терроре.
— Вы сравниваете сталинский и гитлеровский режимы. Вам кажется, в них нет принципиальной разницы?
— Разница, как мне кажется, в том, что гитлеровский режим изначально был преступным. Сама идея, лежащая в основе режима, была преступная и античеловечная. Советская идея не была преступной. Но она была не реализуема без страшной крови, как потом выяснилось, — и вообще бессмысленна. Но преступной сама по себе не была.
Другое дело, что практики совпали один к одному: и заложники, и расстрелы заложников, и так далее.
Еще одна совпадающая вещь: чувство власти, которое появилось в жлобах. Лет десять назад один очень пожилой немец пересказал мне слова своего отца: «Когда Гитлер пришел к власти, то это был шок. Мы никогда не думали, что у нас в Германии эти примитивные жлобы могут вообще что-то значить. Это люди из подвалов, это маргинальные люди, эти алкаши из дешевых пивных. Кто они такие? Да, они могут быть хулиганами, могут побить и даже убить конкретного человека, совершить преступление — но они не могут управлять страной. Этого не может быть».
Точно так же и у нас сегодня: как этот Хирург может быть кем-то? Представитель маргинального сообщества на мотоциклах вдруг начал выступать по телевидению, и так далее. Вот что совпадает.
Есть такое наблюдение: акты геноцида всегда организовывает государственная власть. Конкретный погром может быть местным проявлением. А геноцид как организованное действие всегда идет «сверху», всегда идет от власти. Власти это готовят, а бенефициаром, по крайне мере символическим, является весь народ. Например, пошли в каком-то местечке громить евреев, ты уволок шкаф, а твой сосед – нет. Ты бенефициар, а сосед – нет. А в актах организованного геноцида бенефициаром является весь народ. Допустим, Гитлер проводил «ариизацию» всего еврейского имущества, которое раздавалось людям, – сотни тысяч, если не миллионы, немцев получили прямую выгоду от холокоста. А в наших условиях бенефициары символические: мы сейчас расправимся с «пятой колонной», и все будет хорошо, жизнь станет прекрасной.
В данной ситуации то, что случилось на этой выставке, – это очевидная подготовка к геноциду. Опять же не обязательно в форме убийств – это может быть в форме принудительной эмиграции или чего-то еще, формы бывают разные и они никогда не повторяются. Не стоит ждать, что люди будут ходить и кричать: «Хайль Гитлер!». Этого в нашей стране не будет, можете быть уверены. Все наоборот будут называть себя антифашистами.
— Вам кажется, общество не изменилось с 30-40-х годов и может повторить те же ошибки?
— Только если оно не будет думать, что повторяет ту же ошибку. Именно поэтому очень важно говорить: это ровно то же самое.
Общество очень сильно изменилось – и наше, и немецкое. В немецком обществе, конечно, многое поменялось, и всего я не знаю. Но главное – немецкое общество взяло на себя ответственность за произошедшее. Не сразу, с огромным трудом. Потребовались несколько поколений, много чего потребовалось. Но тем не менее немецкое общество это приняло.
Наше общество — не приняло. Мы становимся все меньше и меньше виноваты в чем-либо. Уже, видимо, не виноваты вообще ни в чем. Еще несколько лет назад большинство людей все-таки понимало, что за словосочетанием «Пакт Молотова — Риббентропа» стоит что-то преступное и позорное, даже если не знали деталей. Или возьмем Катынь – преступление, позор и так далее. Раздел Польши в 1939 году и многое другое.
Сейчас все это снова стало «хорошим». Пакт Молотова — Риббентропа – успех российской дипломатии. Польшу мы вообще только освобождали. Когда я иногда на ток-шоу говорю о том, что мы вообще-то Польшу оккупировали, такой вой сразу поднимается: «Да как? Мы? Да где мы и где Польша? Это они на нас напали!» — все, что угодно.
Дело не в том, чтобы каяться. Если бы мой дед был НКВДшником (хоть это и не так), я не должен бы был все время посыпать голову пеплом, у всех просить прощения, в том числе у родственников жертв. Это же бред – я не отвечаю за то, что делал мой дед, и за его преступления, если они были.
Но мы отвечаем за отношение к тому, что сделали наши предки. В этом смысле Вячеслав Никонов (внук Вячеслава Молотова — прим. Znak.com) не отвечает за то, что сделал Вячеслав Молотов. Ни за пакт Молотова — Риббентропа, ни за расстрельные списки, которые его дед подписывал в массовом порядке (говорят, его подписей под фамилиями жертв больше, чем подписей Сталина). Никонов за это не отвечает и совершенно в этом не виноват. Нельзя за это предъявлять ему никаких претензий. Но он, как и я, как и мы все, — отвечает за то, как мы относимся к тому, что было сделано. И, если одобряешь преступления, — вот тогда ты тоже виноват. Виноват не в том, что было в прошлом, а в том, что происходит сейчас. И будет происходить завтра.
Причем ты можешь любить своего деда, ты помнишь, что дед был добр к тебе и читал на ночь сказки. Живут же потомки главных гитлеровских деятелей – живут, понимая, что их предки были преступниками. Вот что на самом деле важно. Вот что в немецком обществе произошло, а в нашем – нет.
Конечно, у нас абсолютно другая структура общества. Я думаю, что у нас, скорее, вся эта ненависть идет на вербально-символическом уровне, а не на уровне готовности к действиям.
— Вас нередко зовут выступать в ток-шоу на центральное телевидение. В «Википедии» написано, что вы не победили ни в одном голосовании в «Поединке». Вас, по-моему, специально зовут в телевизор как «либерала для битья».
— Понимаете в чем дело. Меня полощут постоянно, но не бывает ни дня, чтобы ко мне не подошел кто-то, не пожал руку, не сказал: «Спасибо, молодец, держись!». И ни разу не было негатива, ни разу не попытался кто-нибудь ударить или сказать: «Что ж ты Родину позоришь?». Причем в самой разной среде: это может быть бизнес-зал международного аэропорта, метро, электричка – самые разные люди.
Я думаю, они поэтому и изображают истерику, что пытаются таким образом сплотить народ. В чем-то им удалось оболванить людей. Например, в том, что все американцы — гады и хотят погибели нашей святой Руси. Но не во всем. И иногда я общаюсь с самыми разными людьми и слышу об их отрицательном отношении к Кремлю, к этой власти. Как-то в годовщину событий 6 мая я стоял с белой ленточкой на пиджаке на Болотной площади и давал интервью РБК. Подходят два амбала из ОМОН и «под белы руки» затаскивают в автозак. Пока они меня ведут, я им говорю: «Мужики, вам вообще не совестно? Вот вы меня ведете куда-то, а по улицам в это время хулиганы ходят, бандиты, на людей нападают, женщин насилуют. Что вы, здоровые парни, со мной боретесь и Путина защищаете?». Они мне говорят: «Да нам этот Путин!» — и дальше сплошной мат. Меня довели, конечно, до автозака, но, понимаете, даже у полицейских нет преданности Путину.
Как-то еще до протестов 2011 года у меня был случай: я пересек двойную сплошную на Большой Никитской. Гаишник остановил меня, молодой парень. А за это — лишение прав. Он мне говорит: «Я вас мог по телевизору видеть?». Я говорю: «Могли». Он продолжает: «Вы против «Единой России» выступали?». Я говорю: «Да, было дело». Он снова: «А вы ведь и против Путина что-то говорили?». Я, не понимая, что мне за это будет, осторожно отвечаю: «Ну, да, возможно». Он мне отдает документы со словами: «Езжайте». Охранные войска – основа государства, а там такое отношение: готовы простить нарушение правил, так как я выступал против Путина.
— Тем не менее — 86%.
— Понимаете, эти 86% — за что? Путин, как сказал Алексей Левинсон, создал систему, где он отвечает за величие страны и больше ни за что. О величии мы узнаем по телевизору. Включаешь телевизор, тебя говорят: величие есть, все в порядке. А дороги, здравоохранение – это уже не Путин, это Медведев, или кто-то еще.
Если вы с тем же самым человеком из числа 86% будете говорить о здравоохранении, об образовании, о пенсиях, о коррупции и так далее, он тут же переходит на ненормативную лексику, объектом которой, в том числе, становится «Солнце наше».
Да и ненадежна такая популярность. В августе 1914-го года государь вышел на Дворцовую площадь, люди встали на колени и целовали полы его кителя. Прошло два с половиной года, он отрекся, еще через год его расстреляли.
— Мы с вами сейчас говорили про печальные в истории нашей страны события: пакт Молотова — Риббентропа, Катынь и многие другие. Некоторые считают: да, это больные места, но не нужно их ковырять, тем целее будет общество и целее будет страна. Лучше вспоминать хорошее.
— Думаю, что нет. Болезнь надо лечить. Человек может умереть даже от легкой болезни, даже от кариеса, если его не лечить. Человек может умереть от аппендицита, хотя операция по удалению очень легкая, на второй день уже можно ходить. Просто надо знать, что это за болезнь, и лечить ее.
Это же как с нашей индивидуальной жизнью. У нас у всех в жизни есть поступки, которых мы стыдимся, если сказать по-церковному, – грехи. Если мы о них помним, то есть шанс — не более чем шанс, но есть, – больше так не поступать. Если мы этого не будем помнить, мы сделаем так еще раз. Так что, думаю, надо помнить.
— С тех пор, когда в 2013 году вы высказались про сериал о СМЕРШ, тема Великой Отечественной войны и победы в ней стала еще более важной для государственной пропаганды. И, наверное, понятно почему: страна большая, сто пятьдесят миллионов разных людей, и чем их объединять — непонятно. И вот есть 9 Мая — хоть какое-то событие, к которому у людей более или менее одинаковое отношение. Это наша главная скрепа.
— Я бы сказал, единственная.
— Вы не могли бы выразить свое отношение к Победе, к войне, к действиям Советского Союза в тот период?
— Мне кажется, Гитлер был абсолютным злом. Поэтому победа над Гитлером – это абсолютное добро. Хотя Сталин, с моей точки зрения, был не лучше Гитлера, тем не менее это все равно великое событие. Если Господь судит не только отдельных людей, но и народы и страны, то совершенно очевидно, что за 9 мая 1945 года нашей стране простится многое. Это было здорово, эту мразь нужно было уничтожить. В этом смысле Победа – это прекрасно, и нужно о ней помнить, уважать, это все чистая правда.
Но, во-первых, они пытаются победой, которая была 70 лет назад, затмить все, что было последующие 70 лет, и все провалы, которые есть сейчас. Они присваивают себе эту победу. Они считают, что имеют на все «право победителей». Они себя ведут – наши начальники – как солдаты, которые только что вышли из боя, хотя в бою никогда не были.
Они не заметили, что прошло 70 лет. Что было Берлинское восстание 1953 года (кстати, в Берлине есть памятник советским офицерам, которые в 1953 году отказались стрелять по толпе). Была Прага 1968 года, был Афганистан, были Брежнев и весь этот маразм. Им кажется, что весь мир должен быть до сих пор нам благодарен. Слушайте, прошло уже два, даже три поколения. Я родился в 1950 году. Для тех, кто родился сегодня, Великая Отечественная война в два раза дальше, чем для меня были Первая мировая и Гражданская войны. Это было очень давно. Дети сейчас даже не знают точно, в каком веке была Великая Отечественная. При всем звоне, который у нас устраивается, дети путают войну 1941-45 годов с войной 1812 года.
Власть пытается этим постоянным напоминанием о победе в войне сплотить народ и получить индульгенцию за все безобразие, которое творят, за всю некомпетентность, с которой они управляют страной. А они, конечно, некомпетентны катастрофически.
— Возвращаясь в Манеж. Этот скандал совпал с посланием президента Федеральному собранию, в котором Путин, вроде бы очень осторожно, но говорил о необходимости менее агрессивно действовать в общественной дискуссии.
— Понимаете, это я или вы можем призывать, потому что у нас с вами нет власти. А у него есть власть. Он должен действовать, ему не нужно призывать. Хочешь примирения? Отлично. Накажи агрессоров. Открой уголовное дело против «Офицеров России». Просто открой уголовное дело, не надо ничего говорить. В конце концов, обратись в прокуратуру как гражданин, имеешь же право. Закрой финансирование этой шпаны на мотоциклах. Уволь Рогозина, даже не столько за спутники, которые падают, а вот за тот агрессивный бред, который он постоянно несет. Уволь Мединского. И так далее. Ты вот это сделай. Зачем ты призываешь? Ты их призываешь, а они тебя в гробу видели. Они понимают, что эти слова о примирении – не более чем ритуал.
В день послания я был на замечательной программе «Место встречи» у Андрея Норкина. Путин только отговорил о том, что надо жить дружно, как тут же ведущие и гости вступили в соревнование в любви к Путину и в ненависти к нам… Они ведь понимают, чувствуют, не знаю каким органом, что можно, а чего нельзя.
Норкин — опытный человек, ну а если бы и он не почувствовал, так там столько начальников и редакторов – они же все слушают Путина. Заканчивается послание, через час запись той самой программы. Если бы они знали, что все сказанное – всерьез, нажали бы на кнопку и сказали: «Андрей, сегодня осторожно, слышал, что начальник сказал? Начальник сказал, что все, хватит! Все, война закончилась». Но не сказали, потому что они понимают, что это неправда. Потому что неуспешная и коррумпированная власть не может жить без внутренней и внешней борьбы.
Но с внешней войной у нас сложно. С этой «керосинки» уже второй самолет упал, две девчонки-медсестры погибли – «внешняя война» у нас не очень получается. А с внутренним врагом бороться хорошо, не опасно.
— Есть такое несколько пренебрежительное определение – «системные либералы». Вы себя к ним относите?
— Я же уже давно не в системе.
— Мой вопрос о возможности сотрудничества с властью. Вы в свое время говорили, что такое сотрудничество необходимо для защиты либеральных идей и ценностей. Как вы сейчас считаете?
— Конечно, необходимо. Старый офицерский принцип: «На службу не напрашиваться, от службы не отказываться» – это правильно. Когда человеку говорят: «Вот, смотри, ты можешь сделать то-то и то-то», он должен это сделать. Водопровод должен работать. Ну, да, кровавые чекисты и все такое, но водопровод и отопление в домах должны работать. Я работал в «РАО ЕЭС России», я был членом правления больше 10 лет, вот уж система так система! Кстати, ровно когда я был членом правления, меня арестовали на митинге и сломали мне руку. Где система, а где нет – пойди пойми.
Мне кажется, популярная идея «чем хуже, тем лучше, пусть все накроется медным тазом» — это из Чикаго хорошо так говорить. Но я не в Чикаго живу, и вы не в Чикаго живете. Нам обязательно надо, чтобы свет был, чтобы метро ходило, бензин продавался и так далее. И чтобы в больницах делали операции, может, не очень хорошо, но делали. С коррупцией или без коррупции, но лучше, чтобы человеку вырезали аппендицит и от рака вылечили.
«Гори все огнем» и «разрушить до основания» – это все полная безответственность.
Не надо разрушать до основания. Когда можно что-то сделать — значит, надо это сделать.
Я не поклонник нынешней власти, я писал открытое письмо Владимиру Путину: уходите, Ваше Высокопревосходительство, не повторяйте судьбу Николая II, ваш уход – это спасение страны. Я к нему с этим в прямом эфире обращался. Но тем не менее если бы он мне сегодня предложил должность, на которой я мог делать дело, я бы ее принял. Потому что есть страна, и она должна жить. Разрушать ничего не надо.
Я с огромным уважением отношусь к тем людям, которые разделяют наши взгляды и в рамках системы умудряются делать что-то полезное. Я считаю, что они правы, и это очень благородная позиция.
Дмитрий Колезев