Правовая норма, которая должна была помочь в раскрытии особо тяжких преступлений, стала удобным средством для репрессий
Институт так называемого «секретного свидетеля» (правильнее называть его лицом, которое дает показания под псевдонимом) — яркий пример извращения правоприменительной практикой тех целей, которые ставил перед собой или, по крайней мере, декларировал законодатель.
Сама норма о «секретном свидетеле» (в редакции 2015 года) спрятана в ст. 166 УПК РФ про «протокол следственного действия», где ее и не придет в голову искать: «При необходимости обеспечить безопасность потерпевшего, его представителя, свидетеля, их близких родственников… следователь вправе в протоколе… не приводить данные об их личности». Испросив разрешения только начальства, следователь помещает подлинные данные такого свидетеля в запечатанный конверт, после чего вскрыть его имеют право только новый следователь или судья. Ст. 278 УПК переносит это правило на судебное следствие: в суде такой свидетель допрашивается в условиях, исключающих его предъявление участникам процесса и с изменением голоса при помощи специального устройства.
Норма такая нужна, но действительные основания для ее использования чаще встречаются в кино, чем в жизни. Так, если развить сюжет сериала «Место встречи изменить нельзя», то Шарапова в суде над бандой «Черной кошки» по понятным причинам следовало бы допрашивать под псевдонимом. А в жизни — это штучные истории, связанные с оперативным внедрением агентуры в преступные сообщества или с вербовкой их участников.
Между тем в практике российских правоохранительных органов «засекречивание» применяется направо и налево — чаще всего по мелким делам о наркосбыте, но в последнее время и в откровенно политических.
Делается это с единственной целью: затруднить защите допрос свидетелей, очные ставки с которыми вопреки закону часто вообще не проводятся, а в суде вопросы к ним снимаются.
На самом деле, вопреки декларируемой «защите», такие свидетели, наоборот, подвергаются опасности, пусть часто и смехотворной: остальные участники процесса разгадывают «псевдоним» путем простейших логических операций, и следователи и оперативники фактически безжалостно «палят» своих «агентов» (нарушая к тому же государственную тайну, теоретически охраняющую любые сведения о них).
Так, в «деле Нового величия» никто не только не питал никаких иллюзий по поводу настоящего имени «засекреченного Руслана Д.», но и сам он, как и два других «агента», его не скрывал, а ролью провокатора даже бахвалился.
В эпическом деле Айгуль Махмутовой о разборках на рынке в Кузьминках в 2006 году (после неоднократного вмешательства президентов Медведева и Путина по нему ей только что был вынесен очередной приговор) все держалось на показаниях завербованного на том же рынке стукача, и по этой причине дело слушалось полностью в закрытом режиме.
В таком же режиме целых шесть секретных свидетелей (а других и не было) на процессе с присяжными по двойному убийству в Тамбовской области помогали обвинению придумать для подсудимого мотив преступления, на самом деле напрочь у него отсутствующий. Там под псевдонимом давал показания персонаж, уже «признавшийся» в совершении приписываемого им обоим преступления по так называемой «сделке», а другой «инкогнито» лжесвидетельствовал под угрозой оказаться в СИЗО.
Белорусские товарищи сообщают, что у них в судах, вопреки закону, секретные свидетели доказывают уже и административные правонарушения на публичных протестных акциях — значит, такая практика может скоро добраться и до РФ.
Все эти незаконные — в отсутствие действительных оснований для засекречивания — игры возможны, поскольку не работают или работают извращенно и другие нормы УПК, УК и закона об оперативно-разыскной деятельности. Так, последний запрещает использование прямых провокаций, для которых часто используются секретные свидетели. Чаще всего они становятся «добровольными помощниками органов» по недобросовестным досудебным соглашениям о сотрудничестве, а иногда и в обмен на неформальные обещания, когда оперативники и следователи «выявляют» и сажают одних, покрывая других, нередко более опасных, преступников.
Наконец,
вся эта «секретная вакханалия» возможна только в условиях, когда в стране фактически приостановлено действие ст. 307 УК РФ, устанавливающей ответственность за заведомо ложные показания свидетелей (потерпевших и так далее)
— независимо от того, даются ли они открыто, или под псевдонимом.
СПРАВКА
По статистике Судебного департамента, в 2019 году по обеим частям ст. 307 (заведомо ложные показания) было возбуждено 482 дела, причем почти всегда это было только дополнение к другим составам преступлений. Это ничтожно мало, учитывая понятные любому эксперту масштабы подобного явления.
Как раз на днях по сообщению МВД РФ было возбуждено еще одно такое дело — на этот раз против свидетелей, дававших на суде над Михаилом Ефремовым показания, что за рулем якобы был кто-то другой. Это правильно, как говорится, дай бог, не последняя. Но это как раз тот случай, когда в показаниях лжесвидетелей была заинтересована (провальная) защита, а хотелось бы увидеть на скамье подсудимых тех, кто дает ложные показания под покровительством обвинения.
Леонид Никитинский
обозреватель, член СПЧ
