Чиновники и люди из окружения Путина восторгаются балетом арестованного режиссера. Кого это удивляет?
Словосочетание «когнитивный диссонанс» давно стало штампом при описании российской реальности, но, как выясняется теперь, до сих пор настоящего когнитивного диссонанса мы не видели; тут, наверное, уместен еще один штамп – когда начиналось дело «Седьмой студии», слишком многие сравнивали Кирилла Серебренникова с Всеволодом Мейерхольдом, и вот как бы это выглядело: Мейерхольд уже арестован, а в театре, допустим в Малом, при полном аншлаге идет «Горе уму», и правительственная ложа переполнена, и никого не смущает даже росчерк с именем режиссера на заднике сцены, и нарком товарищ Берия аплодирует и хохочет; мы знаем, что нарком любит ночные допросы, к тому же от театра до Лубянки совсем близко, так что можно догадаться, куда и зачем отправится товарищ Берия после занавеса.
Впрочем, тут уже очевидная натяжка, потому что даже если Серебренников наш Мейерхольд, никого из тех, кто на наши деньги мог бы считаться товарищем Берией, в зале Большого на финальном прогоне и премьере «Нуреева» не было. Не было ни Александра Бортникова, ни Александра Бастрыкина, ни даже епископа Тихона (Шевкунова), а имена присутствовавших позволяют провести понятную грань между теми, кто любит аресты, и теми, кто любит спектакли, – эти множества у нас все-таки не пересекаются, и в этот раз они тоже не пересеклись, и шутки про «членов ЦК», как любая лобовая историческая параллель, кажутся сейчас вымученными – понятно, что Дмитрий Песков в светской жизни проходит по категории «мужья», понятно, что Сергей Чемезов сидел в зале на тех же правах, что и Роман Абрамович, – человек с деньгами, не чуждый прекрасному, – а про Константина Эрнста вообще все настолько ясно, что можно не сомневаться – если бы спектакль запретили в театре, он бы поставил его у себя на канале с Константином Хабенским в главной роли. Кто еще смущает – Сергей Капков, Алексей Кудрин, Ксения Собчак? Неожиданных людей в зале не было. Власть, которая сажает, и власть, которая хочет нравиться, в наших условиях (в отличие от советских или, скажем, немецких нацистских) это две разные сущности, не противоречащие и не мешающие друг другу. Искать в таких сюжетах приметы оттепели или новой перестройки – напрасный труд; система тем и сильна, что разные части ее организма функционируют независимо друг от друга. Челюсти скрежещут, сердце бьется, а мозг поглощает очереднойтомик историка Старикова и тоже всем доволен.
Но когнитивный диссонанс – он же откуда-то берется, он есть. Его источник находится не в Большом театре, а где-то внутри, в сознании, в головах. Ты знаешь, что режим бесчеловечен и жесток, ты сам наблюдал, как только что этот режим затащил под домашний арест режиссера Серебренникова. Да, тебе странно видеть топ-менеджеров этого режима в зале, где показывают уже постарестную постановку этого режиссера. Но прости, а сам-то ты что делаешь в этом зале?
Ты благополучный человек, которому хватает денег на космически дорогой билет или связей на то, чтобы получить приглашение. Но при этом ты сидишь в этом зале с таким чувством, как будто только случайность не позволила пронести туда пулемет, чтобы одной очередью избавить Россию от неприятных тебе людей (отдельный вопрос – сильно бы изменила Россию такая очередь?). Ты диссидент, декабрист, белоэмигрант и колымский лагерник одновременно, но это все тебе кажется; на самом деле ты скучный постсоветский конформист, в биографии которого вместо этапов и пересылок – федеральные телеканалы и старое РИА «Новости», московский Департамент культуры времен Капкова и сочинский олимпийский оргкомитет; да, ты наверняка ходил на Болотную и на Сахарова, но ты видел там тех же Кудрина и Собчак, которых сейчас видишь в театре. Тебя смущает Песков в партере, но в глубине души ты прекрасно знаешь, что из тебя самого получился бы отличный Песков (а Бортников или Бастрыкин не получился бы, там другие люди нужны, другого устройства и склада).
Когнитивный диссонанс начинается не с Пескова и Чемезова, он начинается именно с тех людей, чье диссидентское самоощущение так же изолировано от их лоялистского бытия, как изолированы друг от друга «либеральная» и «силовая» башни воображаемого Кремля. Красивое совпадение – «Нуреев» в Большом прошел буквально в те же дни, которые в календаре политической истории заслуживают памятной даты, чего-нибудь вроде День креативного класса – шесть лет назад совсем не революционно настроенные граждане ненадолго почувствовали себя политической силой, выйдя на Болотную. За шесть лет пространство политической фронды уменьшилось с размеров площади до театрального зала, но и этот размер регулируют не люди, которые заполняют зал, а люди, которые принимают (безусловно, политическое) решение о том, что именно будет показано в этом зале.
Словосочетание «кровавый режим» – давно устойчивая часть нашего политического языка, но в словарях рядом с этим словосочетанием нужна обязательная пометка, что эти два слова относятся к лексикону лояльной части общества, используются исключительно в ироническом ключе и означают, что на самом деле режим совсем не кровав. Возможно, стоит оговориться, что при необходимости он бы стал каким угодно кровавым, но главный фокус и заключается в том, что необходимости быть кровавым у него нет.
Если продолжить вспоминать публицистические штампы последних лет, то один из них можно перефразировать: в постсоветской России сложилось гибридное общество, в котором граница между лояльностью и нелояльностью размыта до такой степени, что сам вопрос об отношении общества к власти лишен смысла, и реальным врагом системы будет только тот, кто умеет проводить эту границу более-менее четко. Острее всего это, наверное, чувствуют как раз убежденные лоялисты, регулярно получающие от власти синяки и шишки и недоуменно завидующие либералам, собирающим пироги и пышки. Когда убежденный лоялист работает политологом или журналистом, он будет ругаться с либералами в соцсетях. Когда убежденный лоялист работает высокопоставленным силовиком, он может посадить либерала Серебренникова под домашний арест, думая, что тем самым укрепляет систему, хотя рушит ее, сам того не понимая, и в этом смысле люди, которые сажают, по факту оказываются настоящими революционерами в отличие от системных фрондеров, и здесь уже нет места для когнитивного диссонанса – Большой театр как символ самой монументальной державности, как ему и положено, противостоит экстремистам и радикалам из спецслужб и Кремля.
Олег Кашин
Журналист
