Своевременные мысли Михаила Жванецкого
Обстоятельства и мир вокруг нас меняются. Подчас стремительно. А как меняемся мы? Да и меняемся ли…
Миша, мне нетрудно отдать жизнь за друга.
Трудно найти друга, за которого отдашь жизнь.
Была б война, был бы командир, сказал бы за кого.
И я бы подумал.
Во время войны, Миша, жизнь ничего не стоит.
Поэтому так много подвигов.
Пока не научатся.
Как наши научились к 43 году.
Вся дисциплина в выдумку пошла.
И, оказалось, что мы на ходу придумываем лучше всех, когда соединяем нашу голову с вражеской техникой.
Они ведь ковали, отливали, вытачивали, готовились.
А для нас внезапно, как обычно. Как наводнение.
Начинаем предвидеть, когда видим.
Тогда и появляется Жуков и Кутузов.
И, честно говоря, люблю я свою страну.
А, куда ещё деваться? Ей-богу!
Либо чужие, либо свои.
А пока, извините, я заторчал в пробке…
Размышляю, короче…
«Роллс-ройс» с мигалкой
В советское время — счастливое время было счастливым оттого, что у всех были свободные мозги.
Кормили кашей.
Одевали в обмундирование.
Выучивали устав…
Кто думал о заработке?
Думали о дружбе, о книге, о любви, о турпоходах.
Все читали книги — в метро, в КБ, в очереди.
Какая мысль гложет?
Стой себе в очереди.
Полдня за молоком.
Полдня за сыром.
Полдня за мясом.
Полдня за сапогами.
Стой спокойно, расслабленно, пять минут — шаг вперёд.
Думай, о чём хочешь, читай, вспоминай прочитанное, пиши письма, романы.
Учи английский, общайся, принимай поздравления с днём рождения.
И ты не один.
И ты движешься по замысловатому маршруту.
Жена знает, где ты, ты знаешь, где она.
Тёща еду в очередь носит.
Это отдых для мозгов.
Следующий отдых для мозгов — собрание.
Производственное, партийное, комсомольское.
Поднять, укрепить, создать.
Производительность, дисциплину, атмосферу.
Кто возражает, кто согласен?
Да все!
И думай о своём.
Два часа свободного времени.
А потом ещё два часа добираешься домой с друзьями через пивную, через вокзал, буфет.
Кто сейчас так сидит, у кого свободные мозги?
А ещё Советская власть обожала КБ, НИИ и Управделами академии наук.
Все курилки — битком…
В туалетах меряют дублёнки.
А в комнатах — настроение…
Начальник войдёт — ты животом ящик задвигаешь.
К начальнику войдёшь — он животом задвигает.
А в ящике — детектив, рюмашка, огурчик, колбаска, горчичка…
Мозги свободны.
И советские труженики не боялись тонкого юмора и сложных стихов, литературы, произнесённых со сцены вслух.
Ибо место для их размещения всегда находилось.
А также для бардовской песни, розового заката и сплавления вниз по бурной реке.
Ибо было великое противостояние двух генеральных систем — всеобщего равенства, дружбы и борьбы за производительность труда с одной стороны и неравенства, конкуренции и уже высокой производительности труда с другой.
И в пику обществу потребления нами было построено общество чистых гуманитариев, погруженных в журналы, стихи, песни, реки и тайгу.
Это было дружное общество борцов с собственным построением социализма.
С коммунизмом боролся каждый.
Кто здесь родился — от первого секретаря до дворника, только что защитившего диссертацию по прозе Лермонтова — все боролись с коммунизмом, этим самым подпирая и укрепляя его и не давая ему упасть.
Все работали после работы и собирали тысячные толпы отдыхающих после отдыха на работе.
Читали и передавали, пели и разучивали.
Тогда стали понимать стихи.
Сложная поэзия Мандельштама перестала быть сложной и запоминалась мгновенно.
Сложнейшие формулы физики были развлечением для слесарей.
А у синхрофазотрона трудились обычные деревенские парни.
Временами по Красной площади ездила артиллерия и ракеты.
И музыка звучала в этот день с утра.
И что-то выбрасывалось, подбрасывалось, выкидывалось в виде булочек и бутербродов.
С песнями и стихами было хорошо.
Еды не было по-прежнему, по-видимому, по-пустому (из грамматики).
Не давалась гуманитариям еда.
Не заполняла она столы и прилавки.
Не давалась одежда.
Что-то надо было продавать.
А песни писала вся страна.
И продать их было трудно.
Особенно за границу в общество потребления.
Там тоже потребляли пищу и не хотели песен.
Там тупо и однообразно вкалывали, усыпая себя вещами и магнитофонами.
Не имея сил петь и сплавляться по горным потокам.
Там платили за всё, что продавали.
Отчего было много продуктов и товаров, чтобы это всё продавать.
Там не пели просто так хором и в лицо друг другу, там продавали хоры и покупали голоса.
Физики у них не шутили, а клепали бомбу, секреты которой продавали нам шпионы.
Хотя и были поклонники нашего строя, но оставались там и продавали их тайны.
Наши тайны там шли плохо.
Один автомат, один самолёт.
Стихи не брал никто.
Юмор не переводился.
Шла икра, веками вынимаемая из животов наших рыб.
Там непрерывно изобретали велосипеды, лекарства, транзисторы и Интернет.
Чтобы заработать и продать.
И ещё заработать, и ещё продать.
Наши, побывавшие там, возвращались, обвешанные транзисторами, сандалиями и долго и туманно говорили о свободе и слушали транзистор.
Постепенно привлекательность вещей стала расти, особенно у наших женщин, которые всегда предают тылы мужчин и выбивают из них волю и непреклонность.
Мужчины в ногах валялись у властей, чтоб поехать и привезти вещи и косметику.
Противостояние стихов и косметики продолжалось аж долгих 80 лет, и женщины победили.
Они перестали петь и стали хорошо пахнуть.
Мужчины отбросили гитары и сели за руль.
Дети выбросили книги и ударили по кнопкам.
Со сцены застучали ударники-стукачи.
И матерным светом засветилась попса.
Такая мелкая, чёрненькая, въедливая, проникающая сквозь мельчайшие щели и запоминающаяся не творчеством, а местом пребывания.
Учёные стали продавать, не изобретая, тело, мозги, степени и метрики.
Спортсмены поменяли массовость на отъезд с продажей мастерства на Запад.
Газеты перестали анализировать и стали продавать случаи и катастрофы.
Появились журналы, продающие шёпот первой брачной ночи.
Секс стал прозрачным, покупным и продажным.
Вначале продавали по одному, а потом попарно, разнополый и однополый.
Дабы покупатель мог сам смотреть или сам участвовать.
Песни продавались незапоминаемые, чтоб чаще сменять друг друга.
Что толку, если народ поёт одну песню и больше не покупает.
Книги читаемо-выбрасываемые или выбрасываемо-читаемые.
Их жизнь — как у продажной женщины — одна ночь или два вечера.
Юмор приобрёл внешность…
И потерял авторство.
Он стал похож на огромную свалку, где копошатся будущие и бывшие.
Юмористы выбирают для себя репертуар, а публика с удовольствием наблюдает.
Поступило в продажу искусство для освобождения мозгов, души, желудка.
Прямо видно на экране, как освобождается организм от съеденного, выпитого, наболевшего и пережитого.
Это так! И кто осудит?
Были мозги свободными — искусство было задачей.
Стали мозги занятыми — оно стало ответом.
Сидим мы, люди, оттуда перешедшие сюда, и плюёмся — какая пошлость.
А это — освобождается организм.
Шахматы сверху опустились вниз и расчертили поле.
Не жизнь, а риск и расчёт.
Этот разбогател и перешёл из пешек в короли.
Богатые перестали спиваться — риск велик.
В сорок лет денег нет и не будет.
— Нефть, нефть! — кричат они уже лет двадцать.
Сейчас все уселись вдоль трубы.
И так — с танцами и песнями провожают каждый баррель.
И слово какое пенистое.
С Востока на Запад.
Теки-теки, изделие земли.
Оттуда деньги в мешках передают.
Но не дают их нам потратить широко образованные вожди и министры, чтоб мы не распухли, не упились, а чтобы деньги ценность сохраняли в мешках и цилиндрах.
Сидим мы, смотрим, как они в мешках свою ценность сохраняют, а мы свою — в плохо пригнанной одежде.
Не дают нам расстаться с голодом.
Старики и старухи со следами былой красоты, как их песни, стихи и книги, мало едят и уже не рассчитывают ни на государство, которое правильно сохраняет ценность денег, ни на своих детей, безумно занятых мозгами.
Вышеперечисленным, нижесказанным.
Как заработать, как потратить, чтоб заработать.
Как купить, чтоб продать, как сесть поближе к трубе и целовать её нежную чугунную поверхность.
А кроме этого — главное — родители уже не помогают в юности и не мешают в старости.
Они иногда нужны для зачатия и вскармливания.
Детское питание набрало высоту, а компьютер отодвинул родителей просто за дверь.
С родителями покончено в детстве.
И смешно принимать их претензии во взрослом виде.
— Ну, мама, ну ты не понимаешь…
Как она докажет тебе, что понимает.
Да и где что.
О чём думает её сын ночами?
От чего он осунулся и посерел?
Что он ей объяснит?
— Понимаешь, мы хотим захватить землю соседей, разорить хозяина, обанкротить фирму.
Куда ей, бедной старушке, с песнями в голове.
Спасибо, что кормят и берут с собой на лето.
Так что понятие «отцы и дети» слегка устарело.
Скорее, одинокие, родившие одиноких.
В странах потребления их грузят в автобусы и они ездят отдельно от всех.
В странах ископаемых — седые ходят и ходят по базару, по магазину и всё прицениваются, прицениваются, прицениваются, прицениваются и не могут прицениться.
Не для еды они освободились.
А радость есть — мозги работают вверху и внизу страны.
Как обойти трубой настырного соседа.
Как газом усмирить зарвавшийся электорат.
Как сделать всю еду холодной и сырой во всех враждебных странах.
И низ по партиям и капиллярам лезет вверх в парламент.
Не в нефти, так в политике.
Мигалку дайте!
Чуть помигать в дневное время.
Опять всё обессмыслилось.
Потерялось без мигалки.
Без мигалки опять не жизнь.
И зрелище достойное всей России: я видел на Рублёвке грязный «Роллс-ройс» с мигалкой.
Вас оскорбляет?
А я — горжусь!!!
Михаил Жванецкий
