Власть в России действует по принципу «бьет – значит любит», и это вполне логично, ибо если не бьет – значит, плевать хотел.
Так могла бы называться эпопея о могутной русской женщине, директоре завода пятидесятых годов, но речь о другом.
Владимир Путин на встрече с работниками концерна «Калашников» назвал любовь к ближнему главной ценностью, она же смысл, она же цель. Некоторые изумились, другие вознегодовали, но я настаиваю на том, что президент России идеально выбрал время и место для разговора об этике, инструментом утверждения которой как раз и служит автомат Калашникова. Я не собираюсь глумиться – мне хочется лишь разъяснить наивным людям путинскую картину мира, которая мало отличается от взглядов, скажем, Юлии Чичериной с ее новым клипом «На передовой» или от программы действий российского националиста, тоже недовольного российским чиновничеством, но «слева». Просто Путин лучше понимает, что будет, если Россия действительно начнет любить ближнего без ограничений, а потому он пока осторожничает. Но представления о ценностях у него те самые, и это современный извод того славянофильства, которое заставило Тютчева в сентябре 1870 года сказать: «Единство, возвестил оракул наших дней, быть может спаяно железом лишь и кровью, но мы попробуем спаять его любовью, а там увидим, что прочней».
Альтернативой закону в этом понимании Вселенной является не беззаконие, а любовь. Любовь – причина коррупции, плохого сервиса, бесправия работника в отношениях с начальством: она раскрепощает все то, что закон только формализует и по сути умерщвляет. Любовь – основа российской договороспособности, потому что договориться всегда проще, чем выстроить систему; любой знает, что законы в России нарочно так устроены, чтобы желание их обойти доминировало во всяком местном уме. Взятка – акт взаимной любви; согласитесь, что наша власть ближе к человеку, нежели забюрократизированная до слез машина управления в Европе и особенно в Штатах. Я сам заполнял американские бумаги и знаю, что Кафку сделали былью не в России, а там. В России царь обращался ко всем на «ты» и владел абсолютным правом на любое имущество (Павел так и сформулировал – «Дворянин в России тот, с кем я разговариваю, и до тех пор, пока я с ним разговариваю»); это не разделяет, а сплачивает общество. Один директор школы, человек знаменитый и почтенный, всерьез доказывал, что телесные наказания в гимназиях были полезны, поскольку тоже по-своему сплачивали ученика и учителя: если ты можешь меня высечь, ты мне отец, а не посторонний! Власть в России есть власть по преимуществу отеческая, потому что у отца есть право любви, а любовь ограничений не знает; отсюда дружная, почти иррациональная ненависть всех россиян к ювенальной юстиции, пытающейся формализовать то, что можно постигнуть единственно сердцем. Власть действует по принципу «бьет – значит любит», и это вполне логично, ибо если не бьет – значит, плевать хотел.
Во внешней политике России доминирует та же любовь, по преимуществу родительская. Если у нас такая большая страна – для всех соседей естественно стремиться под ее покровительство. В системе российских ценностей (подчеркиваю, что я излагаю здесь картину мира так называемых патриотов, а не объективную истину, — а то много у нас любителей цитировать чужие мысли как авторские) величина есть символ величия, точно так же как и в системе взглядов отца его старшинство и пузо дают ему право без ограничений распоряжаться судьбой дитяти. Если мы так велики, и наших предков было так много, и они так обильно поливали эти земли кровью, потом и мало ли чем еще, — для всего мира, особенно для соседей, естественно стремиться под сень нашего покровительства. И это покровительство мы готовы оказывать любой силе, предпочтительно реакционнейшей, архаичнейшей и жесточайшей, ибо такой союзник истинно надежен. Ведь естественно испытывать любовь именно к тому, кто на нас похож и сходным образом мыслит. Имперское сознание России – именно результат любви к ближнему, потому что нельзя же бросать на произвол судьбы малое государство, связанное с нами исторической и географической близостью! Точно так же родитель не желает выпускать ребенка из-под своего уютного диктата в холодный внешний мир, где несчастного сразу научат пакостям. Мы готовы до смерти залюбить в своих объятиях любого соседа – и этому соседу в самом деле будут оказаны все возможные преференции, ему дадут денег и в изобилии поставят автомат Калашникова, это мощное и недорогое орудие любви; зато любая попытка жить и мыслить самостоятельно расценивается нами как предательство, как потакание Западу с его железной и кровавой логикой. Это именно психология оскорбленной любви – ведь для любящего, вспомните собственную ревность, немыслимо и предположить, что от него просто отврнулись, потому что надоел. Если уходят от меня – то обязательно к другому! Если не хотят со мной – значит, уж точно смотрят на Запад и питаются печеньками! Логика любящего есть по преимуществу логика собствнника, оскорбленного обладателя: люблю – ergo мое. Ведь я ради этого неблагодарного зас…нца на все готов, а он, сволочь, хочет какой-то свободы, которой никто никогда не видел! Истинная свобода есть любовь, так учил нас Христос (а что Христос учил нас «Познаете истину, и истина сделает вас свободными», — это он, вероятно, оговорился, или проклятое папство исказило).
Любовь есть абсолютная диктатура, хотя из самых лучших чувств; пространство тотального запрета (для нашего же блага); «любовь несправедлива, это дело мафиозное» — сформулировал крупный русский писатель, и возразить тут нечего. Ведь это любовь заставляет нас порой возвеличивать ничтожество, игнорируя достойных, — но мы исходим из того, что любовь даже в физиологическом смысле выше, приятней и душеполезней справедливости. Любовь в русском понимании выше уважения, закона, порядочности, права и даже сострадания. Любовь оправдывает и облагораживает все. В старом советском анекдоте «Нам нужен мир, желательно весь» звучит именно любовь: ведь если мир в самом деле достанется нам, мы не сделаем с ним ничего плохого. Ему даже понравится. Стокгольмский синдром, лежащий в основе российского отношения к власти, — тоже проявление любви: и нас, и наших захватчиков одинаково теснит жестокий внешний мир. И Господа, согласно канонам отечественного богословия, следует любить прежде всего потому, что он 1) нас сотворил, 2) может сделать с нами все и 3) очень большой.
Проблема в том, что Владимир Путин призвал именно “любить ближнего», а ближним, к горькому нашему сожалению, пока еще является не всякий. Не всем так повезло с родственниками, историей и географией. Большинство населения Земли по отношению к нам является дальними. Дальних приходится не любить, а уважать; им можно сочувствовать, на них можно клеветать, но полюбить их на всю катушку мы пока не вправе. И родителю, увы, приходится воспитывать по своим правилам лишь собственных детей, а у чужих есть свои родители. И Владимиру Путину так до конца срока (то есть до конца вообще) и придется любить собственное население, а прочим так и останется в ужасе коситься на эту неиссякаемую нежность да бормотать по-басурмански о непостижимости русской души.
Дмитрий Быков
писатель, публицист
