В этом году адвокатура могла бы отметить знаменательную дату — 30 лет назад президент СССР Михаил Горбачев подписал закон, разрешивший участие адвоката на предварительном следствии по любому уголовному делу с момента задержания гражданина, его ареста или предъявления обвинения. И это, как ни странно сейчас звучит, случилось впервые за всю историю России! Но, увы, праздновать сегодня особенно нечего.
При всей значимости судебной реформы Александра II, по воле которого в 1864 году в России впервые возник институт присяжного поверенного, последние допускались в производство по уголовным делам только после составления обвинительного акта. Участие защитника на предварительном следствии не допускалось — только в суде. В 1917 году с институтом присяжного поверенного, как известно, было покончено, а в Уголовно-процессуальных кодексах (УПК) РСФСР 1922 и 1923 годов адвокату была отведена роль весьма скромная и тоже только в судебном заседании.
В УПК, принятом уже в хрущевские оттепельные времена в 1960 году, адвокаты получили хотя и небольшие, но кое-какие права на следствии. Участие защитника на предварительном следствии по-прежнему было не обязательным, но он мог допускаться в уголовное дело с момента окончания предварительного следствия. По делам о преступлениях несовершеннолетних, а также лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту, адвокат допускался с момента предъявления обвинения. С 1970 года участие защитника по таким делам стало обязательным. Тогда же по делам, по которым в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь, участие защитника тоже стало обязательным, но лишь с момента окончания следствия. Кроме того, с 1970 года защитник мог быть допущен с момента предъявления обвинения по любому делу, если прокурор издаст специальное постановление. При этом подозреваемые (а срок задержания был трое суток, и на 10 суток мог быть арест без предъявления обвинения!) не имели права на адвоката вовсе.
Так получилось, что как раз в 1970 году я пришел в прокуратуру следователем и могу покаяться: к роли адвоката на стадии предварительного следствия я и мои коллеги относились тогда весьма скептически. Да, когда защитник вместе с обвиняемым знакомился с материалами законченного уголовного дела и, случалось, заявлял мотивированное ходатайство о дополнении следствия, мы его нередко удовлетворяли. Но после дело все одно направлялось прокурору и затем в суд.
Практиковались, надо сознаться, и уловки, чтобы адвокаты вовсе не докучали следователям даже по тем делам, по которым их участие было обязательным с момента предъявления обвинения. К примеру, если несовершеннолетний не содержался под стражей (а тогда, надо понимать, арест применялся не судом, а прокурором, и практика повального лишения свободы отсутствовала) обвинение предъявлялось лишь в самом конце следствия. Значит, только тогда и появлялся адвокат. Даже по делам об убийстве, когда судом могла быть назначена смертная казнь, а прокурор поэтому мог пригласить защитника с момента обвинения, последнее предъявлялось не по самой «жуткой» статье, а без отягчающих обстоятельств. Сталось быть, и адвокат появлялся позднее.
По сути, сами защитники, которые были редкими гостями на следствии, тогда были нацелены именно на участие в суде и порой при ознакомлении с делом по окончании расследования лишь готовились к участию в нем в судебной стадии. Собственно, все действительно великие адвокаты той поры, а память о некоторых сохранилась и до наших дней, стали такими именно в результате высокопрофессиональной защиты клиентов именно в судах.
Отношение к институту защиты, к адвокатам на следствии стало меняться в годы перестройки, когда, наконец, начали открыто говорить о необходимости приближения «советских» прав человека к общемировым стандартам. Важность допущения защитника с момента задержания, ареста и предъявления обвинения гласно обсуждалась в юридическом сообществе, в СМИ, чего раньше было невозможно даже представить. Я помню, как в конце 80-х в яковлевских «Московских новостях» на встречах юристов за круглым столом уже в те годы всем известный адвокат Генри Резник громыхал о необходимости защиты прав человека с самого начала следствия. Ученые-юристы предлагали различные варианты обновления текстов законов. И я, тогда прокурор следственного управления Генеральной прокуратуры СССР, без колебаний соглашался с явно назревшими изменениями уголовно-процессуального закона.
Дискуссии перешли в ЦК КПСС, депутатский корпус, заговорили об этом на Съезде народных депутатов СССР (да, был такой весьма публичный орган власти), и вот 10 апреля 1990 года Михаил Горбачев подписал закон о внесении изменений в Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик. «Защитник допускается к участию в деле с момента предъявления обвинения, а в случае задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, или применения к нему меры пресечения в виде заключения под стражу до предъявления обвинения — с момента объявления ему протокола задержания или постановления о применении этой меры пресечения, но не позднее двадцати четырех часов с момента задержания».
Через год был поправлен УПК РСФСР, затем случился распад СССР, Конституция России 1993 года, первый УПК уже Российской Федерации, но право на защиту остается таким, как это указано в горбачевском законе от 10 апреля 1990 года.
Чего греха таить, именно в 1990 году и именно по причине возможности реальной работы адвокатов на следствии я покинул прокуратуру и стал адвокатом. Не скажу, что милицейско-прокурорско-следственная община с восторгом приняла изменения, но в целом отношение к новациям было нейтральным: перестройка, конечно, повлияла на умы многих. Правда, бывало, требования нового закона дошли сразу не до всех сотрудников и иногда, чтобы подтвердить полномочия, приходилось предъявлять не только удостоверение и ордер, а и ксерокс газеты с текстом нововведений. Однажды, и это не выдумка, сотрудник в ИВС, куда я пришел к задержанному, заподозрил меня в обмане: дескать, не специально ли я изготовил поддельную газету. Пришлось опровергать!
Но шли годы, и провозглашенный принцип равенства сторон защиты и обвинения в уголовном процессе стал не просто забываться, а игнорироваться. До середины 90-х, когда коррупция еще не стала всеобъемлющей, спецслужбы не получили абсолютную бесконтрольность, а суды нередко демонстрировали самостоятельность, работа адвоката на следствии была вполне эффективной.
Однако постепенно отношение к защите на следствии и к защитникам стало все более и более противоречить букве закона. Особенно явственно стало это после создания Следственного комитета и урезания прав прокуратуры на стадии предварительного следствия.
Причем, что характерно, сам процессуальный закон о правах адвоката на следствии не изменился, но вот применение его стало совсем другим, можно сказать, кривым.
В результате сейчас никто даже не удивляется, если адвоката попросту не пускают к задержанному, а самого гражданина или обманывают, утверждая, что его адвокат приехать не может, или допрашивают без защитника, заявляя, что тот не нужен, а бывает, настойчиво рекомендуют «своего» адвоката. Сразу отбирают подписку о «неразглашении тайны следствия», а сами все, что хотят, сообщают СМИ. Дела специально возбуждают не в отношении уже известных конкретных лиц, а «по факту», с целью лишить человека возможности защищаться — ведь если ты не объявлен подозреваемым, то и защита тебе не положена. Обыск без участия адвоката стал обыденным делом — даже если он приехал вовремя, человек без знаков различия, но с автоматом наперевес попросту не пропустит его к подзащитному, квартиру, или офис которого обыскивают. Попасть в следственный изолятор для встречи с подзащитным адвокату препятствуют самыми изощренными способами, особенно сейчас, в эпоху пандемических ограничений. При этом, чему удивляться, сотрудники спецслужб видятся с арестованными без затруднений. Ситуация с СИЗО в Лефортово, где несколько лет адвокаты устраивают жеребьевки, чтобы «упорядоченно» попасть к подзащитному хотя бы в течение месяца, никого не шокирует. Переписку с арестованными грубо перлюстрируют, а переговоры на встречах сделать конфиденциальными возможности не предоставляют. Перед допросом следователь не дает возможности переговорить с подзащитным, хотя в соответствии с буквой закона тот вправе «иметь свидания с защитником наедине и конфиденциально, в том числе до первого допроса обвиняемого, без ограничения их числа и продолжительности». С документами следствия, касающимися подзащитного, частенько не знакомят, а скопировать их мешают. Ходатайства защитника отклоняют без всяких оснований. Ознакомление с материалами дела по окончании следствия как будто специально организуют так, чтобы никто не успел изучить материалы дела. Нередки случаи провокаций, имеющих цель устранить «неугодного» адвоката из дела. Словом, следователь ведет себя не как объективный добытчик и исследователь доказательств, а как «начальник», и не только уголовного дела, но и адвоката.
При этом обжаловать эти и другие явно незаконные действия следователя непросто. Руководство следователя в Следственном комитете всегда лицо заинтересованное, прокурор сейчас на следствии безвластен, а в суд можно обращаться только по весьма узкому кругу вопросов. Да, собственно, что таить: решения судов, даже Верховного суда России, следователи игнорируют! «Я закон не нарушаю, а применяю его так, как считаю нужным» — вот основной аргумент. Порой создается впечатление (и это, подчеркиваю, мое оценочное суждение, на которое я имею право), что происходит профессиональный отбор следователей по принципу «кто более криво применит УПК».
А во что подобное «кривоправоприменение» в результате превращается, хорошо видно в соседней славянской республике, которая тоже была когда-то в составе СССР и закон, подписанный президентом Горбачевым, прямо относился и к ней. Там недавно было необоснованно задержано и помещено под стражу со скотскими условиями сразу аж 7 тысяч человек. Все они обладали правом на защиту и нуждались в ней. Но вот адвокатов к ним, похоже, просто не пускали. Неужели и у нас случится такое?
Сергей Замошкин, адвокат
