Типы социального беспокойства неизменны и не зависят от внешних событий
В марте 2021 г. «Левада-центр»* провел очередной опрос на тему «Чего боятся россияне» — что вызывает у них страх. Впервые набор диагностических вопросов такого рода был включен в программу мониторинга общественного мнения в 1994 г.
Длительность подобных измерений массовых настроений, производимых по одной и той же технологии при регулярных общероссийских социологических исследованиях населения, позволяет, с одной стороны, выявлять устойчивость самой структуры страхов, а с другой — анализировать колебания уровня тревожности в обществе, связанного с актуальными событиями или процессами в стране.
Вопросы респонденту формулировались следующим образом: «Боитесь ли вы и в какой мере?..» Набор ответов позволял фиксировать степень тревожности от «совершенно не боюсь» или «скорее не боюсь» до «иногда боюсь, иногда нет» и от «скорее боюсь» до «испытываю постоянный страх». В 2008 и 2013 гг. сам список «страхов» был дополнен еще несколькими позициями. Для большей наглядности однотипные ответы складывались, хотя для некоторых целей анализа важно и нужно принимать во внимание именно степень артикуляции респондентами своей тревоги и беспокойства.
Классификация страха
Первые пять позиций в списке тревог, испытываемых абсолютным большинством россиян, занимают страхи двух типов: постоянное и безотчетное беспокойство за здоровье и благополучие детей и близких (главный источник внутреннего субъективного, экзистенциального напряжения), которое сопровождается боязнью или ожиданием непременных собственных страданий, мучений из-за предполагаемых или действительных болезней (но, что важно, не связанных впрямую со старостью или приближающимся уходом из жизни — последние характеризуют состояние вполне конкретных возрастных групп, это другого рода тревожность). За ними следуют более общие факторы социального порядка — страх перед большой войной, угроза оказаться объектом или жертвой произвола властей и, наконец, ужас возврата к массовым репрессиям.
Природа и интенсивность переживаемых массовых страхов такого рода на первый взгляд кажется иррациональной, даже с учетом далеко не блестящего состояния отечественного здравоохранения, милитаристской риторики руководства страны, авантюризма внешней политики или растущего числа политических репрессий, как и расширяющегося спектра поводов для них, административного беспредела местной власти и т.п. Большая часть россиян на соответствующие диагностические вопросы отвечала, что с их здоровьем все относительно в порядке, с полицейским произволом сталкивалась лишь четверть взрослого населения, криминальная статистика последних лет (в особенности в сравнении с первой половиной 1990-х гг.) скорее дает основания для успокоения и т.д.
Реакция на неопределенность
Исходя из фактического положения в экономике, можно было бы предполагать, что на первые позиции выйдут конкретные социальные страхи — снижение доходов, обеднение населения, перспектива безработицы или нападения преступников, ограбления, физического насилия, но общественное мнение показывает несколько другую картину массовых настроений. На первый план выдвинуты отвлеченные и наименее рационализируемые и контролируемые отдельным человеком страхи.
Постоянство описываемых типов социального беспокойства указывает на то, что подобная тревожность не является непосредственной психологической или актуальной эмоциональной реакцией на те или иные события, которые с точки зрения «здравого смысла» следовало бы принимать в качестве мотивированных причин возникновения подобного беспокойства, для волнения и переживания страха и ужаса. С социологической точки зрения такие переживания представляют собой реакции на неопределенность институционального обеспечения наиболее важных условий повседневного существования, субъективное переживание зависимости от внешних сил. (Подробнее о данной проблематике: Гудков Л. Страх как рамка понимания происходящего // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения, 1999, № 6, с. 46–53.)
Как и большинство фиксируемых в опросах общественного мнения фактов, суммарные «страхи» или «беспокойства» представляют собой «коллективные представления», то есть стереотипные взгляды и убеждения, являющиеся продуктом или результатом многократной групповой интерпретации и достижения своего рода группового консенсуса относительно самого факта их существования, а потому это не просто оценки тех или иных жизненных обстоятельств. Такого рода представления обладают принудительной силой «общего мнения», которому подчиняются отдельные люди. И этим именно они и важны для исследователя.
«Страхи» в этом плане очерчивают горизонт социального существования людей, акцентируя то, что для них является важным, что они боятся потерять. В более общем плане подобные формы массового сознания представляют собой негативный способ производства и удержания ценностей в условиях подавления возможностей самозащиты или отсутствия гарантий для безопасной и субъективно контролируемой жизни. В этом плане общий уровень тревожности является показателем индивидуальной или гражданской слабости, недееспособности граждан, невозможности человека отвечать за свою жизнь и поведение, воздействовать на окружающую социальную среду — общественную и политическую жизнь, сомнения в работе важнейших социальных институтов, которые могли бы защитить человека от разного рода бед или несправедливости.
Для общества, в котором ограничена политическая деятельность и возможности артикуляции своих интересов и представлений, страхи становятся не отражением каких-то конкретных угроз для безопасности или благополучия повседневной жизни обычных людей, а механизмом артикуляции того, что для них ценно и очень важно. Именно ограниченные возможности отвечать за благополучие жизни своей и близких порождает хроническое ощущение диффузной тревоги.
Изменение интенсивности страхов населения
Остаются стабильными такие фоновые экзистенциальные страхи, как «болезни близких, детей», «старости», «бедности, нищеты», «стихийных бедствий». Очень сократились (особенно если считать с 1994 г.) опасения «потери работы, безработицы».
Выросли социально-политические угрозы, особенно «возврата к репрессиям», «произвола властей, беззакония» и, как следствие путинской политики милитаризма и конфронтации с западными странами, — страх «мировой войны».
Высокий уровень страха перед втягиванием страны в мировую войну, зафиксированный в начале первой чеченской кампании, снизился до минимума к моменту русско-грузинской войны летом 2008 г. и, постепенно нарастая, достиг максимума в последнем замере.
Показатели беспокойства по поводу хронического беззакония и произвола властей снизились до минимума в период после национальной эйфории и коллективной мобилизации «Крымнаш», но затем не просто восстановились до прежнего уровня, но и показывают максимальные значения за все более чем четверть века.
Страх перед государственным террором снижается в благополучные периоды экономического процветания и коллективной мобилизации, достигая пика после широкомасштабных акций подавления выступления недовольных и массовых протестов 2019 и 2021 гг.
Можно считать, что общественное мнение таким образом отреагировало на политику руководства страны, учитывающую белорусский опыт.
Интернет против боязни
Тревожность находится, с одной стороны, в обратной корреляции с наличием социальных ресурсов — высшим или специальным образованием, большими возможностями в крупных городах и особенно в Москве, наличием социального опыта. Так, в Москве общий уровень тревожности ниже, чем в среднем, на 20%, в то время как в малых городах он выше на 8%, чем в среднем. Бедности больше боятся молодые, необразованные и неквалифицированные респонденты, ограничивающиеся в своем доступе к информации каналами ТВ и соцсетями. С другой стороны, уровень тревожности связан с особенностями социальных ролей, разделением функций в обществе. У женщин в целом он в 1,3 раза выше, чем у мужчин. Женщины — хранительницы слабо артикулируемого неформального опыта существования, консервативной адаптации к условиям жизни, в том числе — адаптации к власти и насилию, они ответственны за первичную социализацию. Они в наибольшей степени воспроизводят социальный опыт поколений, зависимости от обстоятельств, в том числе — ценностей выживания.
Характер страхов у молодых и взрослых людей различается не структурой угроз или страхов, а интенсивностью их выражения. Выше всего уровень тревожности у женщин (особенно в возрасте 40–55 лет), у людей со средним или низким образованием, с невысокой профессиональной квалификацией, бедных, у жителях малых городов и села. Определенную роль в этом отношении играют официальные СМИ, контролируемые администрацией президента. Так, показатели совокупной тревожности выше у респондентов, ограничивающихся федеральными каналами ТВ или медиа, входящими в прокремлевские холдинги (радио, газеты, журналы). Напротив, уровень страхов в целом у пользователей интернета, социальных сетей (исключая угрозу возвращения к массовым репрессиям, перспективу ужесточения политического режима) заметно ниже. В особенности это относится к подписчикам телеграм-каналов.
Погрешности социологии
Опрос проведен 25–31 марта 2021 г. по репрезентативной всероссийской выборке городского и сельского населения объемом 1623 человека в возрасте от 18 лет и старше в 137 населенных пунктах, 50 субъектах РФ. Исследование проводится на дому у респондента методом личного интервью. Распределение ответов приводится в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущих опросов.
Статистическая погрешность при выборке 1600 человек (с вероятностью 0,95) не превышает:
3,4% — для показателей, близких к 50%;
2,9% — для показателей, близких к 25% / 75%;
2,0% — для показателей, близких к 10% / 90%;
1,5% — для показателей, близких к 5% / 95%.
Лев Гудков,
директор «Левада-центра»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции VTimes.
————————
*АНО «Левада-центр» принудительно внесена в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента. Заявление директора «Левада-центра», не согласного с данным решением, см. здесь.
