Какие принципы конституции РСФСР 1918 года дожили до наших дней
Столетие первой советской конституции (10 июля 1918 года, V всероссийский съезд Советов) – очевидно, не тот повод, чтобы жаловаться на историческую память современных россиян, равнодушных к важным историческим датам. Дата действительно совсем факультативная и необязательная, но тем интереснее о ней напомнить. Пристрастие нынешних наследников советской власти (ЧК, ЦК, Красная армия и вообще все вплоть до ГУЛАГа) к поиску исторических корней где-то в совсем далекой глубине веков в большинстве случаев выглядит комично; историю российского конституционного права тоже принято отсчитывать от русских правд и соборных уложений, но если без натяжек, то первая в истории России конституция, то есть документ, который называется «конституция» и выглядит как конституция – это именно та, 1918 года, а Российская Федерация, день рождения которой отмечается 12 июня – это переименованная РСФСР, а вовсе не Российская Империя, сколько ни прячься за седую древность, сколько ни наряжай кремлевских гвардейцев в кивера, и сколько памятников князьям ни ставь.
К проблеме исторической преемственности у нас обычно не относятся слишком всерьез – ну да, это же вопрос не столько достоверности, сколько самоощущения, и если потомственный пролетарий хочет считать себя дворянином – да почему бы и нет, в конце концов, может быть, это даже сделает его лучше. Но Российская Федерация, строго говоря, вообще никем быть не хочет, и часто припоминаемое Дмитрию Медведеву «у нас молодая страна» было редчайшим случаем прямого высказывания первого (на тот момент) лица по этому невыносимому вопросу, и вот таких высказываний на тему своей идентичности российское государство принципиально старается избегать, уклоняется от них, почти официально декларируя самую безумную символическую эклектику – когда те же гвардейцы в киверах несут почетный караул в позолоченном царском зале, где под звуки советского гимна Владимир Путин вручает очередному передовику производства модернизированную звезду Героя соцтруда, это больше похоже на страшный сон писателя Войновича, чем на результат естественной эволюции государства. Мавзолейный Ленин так и остается скелетом в шкафу российской истории, с которым ничего уже не поделаешь до такой степени, что лучше лишний раз о нем не вспоминать и не думать.
Вероятно, это и есть причина, по которой столетие первой российской конституции никак не отмечается на государственном уровне, да и вообще ни на каком, и доля несправедливости в этом есть – советское происхождение Российской Федерации заслуживает того, чтобы, по крайней мере, иметь его в виду.
Главное слово – прямо в заголовке, «федеративная». Российский федерализм буквально в том же виде, в котором он дожил до наших дней, впервые был закреплен законодательно именно в тексте, написанном сто лет назад. Страну, просуществовавшую до того больше тысячи лет, именно большевики объявили «федерацией советских национальных республик на основе свободного союза наций». Нынешняя федеративная структура, в которой внутри России существует два десятка национальных государств – она оттуда, из большевистской конституции. Неравенство регионов, основанное на, в общем, ложном посыле, согласно которому разные народы объединились в свободный союз, который и есть Россия – оно началось с большевиков, при большевиках же формализовалось и досуществовало до наших дней в виде пресловутой многонациональности, подразумевающей, что Россия и теперь – союз народов. Сейчас, в двадцать первом веке, уже кажутся совсем утопичными идеи об отказе от советской системы национальных республик, и даже самые робкие ограничения, направленные против регионального национализма, встречают агрессивное сопротивление на вполне официальном и как бы лояльном центру уровне – см. прошлогодний языковой кризис в Татарстане. Татарстан, конечно, уже не сделаешь Казанской губернией, и даже несопоставимо менее амбициозную и несопоставимо более русскую Карелию не сделаешь губернией Петрозаводской – за сто лет национальное строительство во внутренних государствах прошло все возможные точки невозврата, и ревизия советской системы национальных республик, очевидно, уже невозможна; во многом именно поэтому была так неубедительна риторика «русского мира» в начале украинского кризиса – заявляя о своей готовности защищать русских на Украине, готова ли и способна ли Российская Федерация защищать русских в том же Татарстане, не говоря уже о Кавказе? Слова «русский» в конституции 1918 года, между прочим, нет вообще (в нынешней тоже, если не считать упоминания о русском языке как о государственном).
Впрочем, второго главного слова, ассоциирующегося с первой советской конституцией, в ее тексте тоже нет, хотя это слово, – «лишенцы», – происходит именно из нее. В конституции 1918 года перечислены социальные группы, права которых ограничены – через запятую идут капиталисты, священники, бывшие полицейские и умалишенные, – но интересный момент: единственное право, которого этих людей официально лишала советская конституция – право избирать и быть избранным и, строго говоря, если бы все лишенство в первые двадцать лет советской власти сводилось к невозможности ходить на выборы, вряд ли само слово «лишенец» дожило бы до наших дней. Но это и есть главный секрет – достаточно единственного, самого формального ограничения, и к нему буквально сами собой добавятся все остальные; советская конституция не запрещала выдавать лишенцам продуктовые карточки, принимать их в вузы или на работу, но по факту, как мы понимаем, все происходило именно так и, видимо, не могло происходить иначе – системе и не нужна конкретика, сама логика лишенства подразумевает, что за одним ограниченным правом идут все остальные. Не будет спекуляцией сказать, что этот принцип тоже дожил до наших дней и реализован, например, в отношениях российского государства с «иностранными агентами» – формально ведь ничего страшного, просто ставь пометку в учредительных документах и чаще сдавай отчетность, но почему-то, хотя закон ничего такого не требует, как-то само собой добавляется все остальное – невозможность сотрудничать с любыми официальными учреждениями вплоть до средних школ, нулевая терпимость любых проверяющих, и, в конце концов, невозможность работать вообще. Опыт раннесоветского лишенства – это, конечно, еще и такая убедительная открытка всем сторонникам люстраций в послепутинской России, рассуждающим о том, что, может быть, и правильно будет запретить каким-то группам граждан занимать выборные должности. Должности запретят, а остальное приложится само – все ли к этому готовы, все ли уверены, что так надо?
Диссидентский лозунг «Соблюдайте вашу конституцию» появится намного позже 1918 года, и, откровенно говоря, в первой советской конституции в отличие от более поздних конституций не так много слов, которые могли бы понравиться оппоненту режима – никаких особенных прав человека первая конституция не декларировала, и даже свобода собраний гарантировалась только «рабочему классу и крестьянской бедноте». Но удивительно – даже такой, написанный без оглядки на нелояльную часть общества, текст конституции оказался, в общем, невыполним – конституция не предусматривала ни создания ВЧК, подменяющей собой в том числе и суды и не контролируемой, в общем, никем, ни тем более выстраивания параллельной системы власти в виде партийных структур. Система государственной власти, подробно описанная в конституции 1918 года, в полной мере так и не сложилась и, видимо, сложиться просто не могла, потому что если в конституции написано «диктатура» (пусть и пролетариата), то остальные слова просто не нужны – диктатуре не нужен закон. Этот принцип не смогла преодолеть ни одна из последующих советских конституций, в том числе и та, которую спустя 75 лет Лия Ахеджакова назовет проклятой, призывая на борьбу с ней танки. Последняя конституция РСФСР, принятая при Брежневе в 1978 году, с поправками 1990–92 годов была, вероятно, самой демократической и самой адекватной реальности российской конституцией. Она действовала в момент прихода к власти Бориса Ельцина, действовала, когда распускали СССР, действовала, когда начинались радикальные экономические реформы, и целых три года самые драматические исторические события, несмотря на всю их беспрецедентность, укладывались в рамки, установленные этой брежневской конституцией. Оппозиционеры 1992 года не ходили с плакатами «Соблюдайте вашу конституцию», потому что ее и так все соблюдали – может быть, те три года были единственным в истории России периодом пусть и ограниченного, но все же торжества закона над политической целесообразностью.
Пугавшая современников строчка «Съезд народных депутатов Российской Федерации правомочен решить любой вопрос, отнесенный к ведению Российской Федерации» к демократии имела несопоставимо больше отношения, чем зашифрованное в ныне действующей Конституции РФ «Президент формирует Администрацию Президента Российской Федерации» – 1068 депутатов, которых все, по крайней мере, знают поименно, очевидно, имеют больше прав «решить любой вопрос», чем анонимные кремлевские чиновники, как сейчас. Но против той конституции главный аргумент – практика: если президенту оказалось по силам упразднить ее с помощью одного указа и двух танковых дивизий, то есть если президент оказался сильнее конституции, значит, конституция оказалась не столь хороша – в хорошей была бы заложена аварийная схема противодействия узурпаторству. Неизбежный конфликт, обрушивший ту конституцию в 1993 году, был запрограммирован в ней самой, когда к полновластному Съезду добавили полновластного президента – а полновластным может быть только кто-то один. В этом смысле, пусть и с обратным знаком, нынешняя Конституция РФ устроена лучше, она устойчивее, в ней нет никаких потенциальных конфликтов – в ней нет вообще ничего, что всерьез ограничивало бы власть президента, и, если бы президентство в России было институтом, можно было бы сказать, что в нынешнем виде она просуществует очень долго, может быть, всегда.
Но проблема в том, что президентство у нас – уже не институт, а персоналия, и высшим государственным интересом с некоторых пор стала не сильная президентская власть, а сильная власть лично Владимира Путина – в этом смысле показательна медведевская четырехлетка, когда выяснилось, что суперпрезидентская Россия не настолько суперпрезидентская, если во главе правительства стоит Путин. И вечнозеленый слух о радикальной реформе власти с заменой президентства Госсоветом или каким-нибудь новым органом, который навсегда возглавит Путин, кажется, по крайней мере, не менее реалистичным, чем перспектива ухода Путина по истечении его очередного президентского срока. Вероятность конституционной реформы в любом случае не нулевая, и на нынешнюю российскую Конституцию вообще никак не получается смотреть как на что-то незыблемое и вечное.
И это тоже можно считать проклятием 1918 года, когда большевики вместе с первой конституцией принесли принцип ее заведомой временности, ограниченной текущими политическими потребностями правящего режима. Конституция в России – это не базовый закон государственной жизни, а политическая декларация, которая на очередном витке неизбежно устаревает и требует замены, мягкой, как при Сталине и Брежневе, или жесткой, как при Ельцине. Это перечисление однажды будет дописано с пояснением «как при Путине» – вся конституционная история России, насчитывающая ровно сто лет, предусматривает именно такую логику.
Олег Кашин
Журналист
