К истории правосознания в нашей стране.
Публикация интервью с человеком,
которому удалось привлечь внимание
к Конституции в послесталинском СССР
Накануне проникновения в Россию коронавируса дебаты о Конституции сотрясали российское общество. Плебисцит по поправкам в Конституцию был отложен на 1 июля 2020 года.
В нашей стране конституционные традиции, по историческим меркам, новы. Всего 115 лет исполнится осенью нынешнего года, если отсчитывать от Манифеста 17 октября 1905-го. Высочайшим Манифестом об усовершенствовании государственного порядка были дарованы свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов и неприкосновенность личности.
Нахлынет ли новая волна интереса к Конституции после отмены карантина, предсказывать не беремся, и предлагаем обратить внимание на человека, который сыграл важную роль в пробуждении конституционных надежд в СССР. В декабре предстоит еще один некруглый юбилей – 55 лет со дня манифестации, на которой были развернуты лозунги с требованием соблюдать Конституцию. Она считается первой правозащитной демонстрацией в СССР. Ее инициатором стал ученый, поэт и мыслитель Александр Вольпин. Он стремился привлечь внимание общества к предстоящему политическому процессу над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Они бросили вызов цензуре и неписаным нормам поведения в советском обществе, решившись публиковать свои произведения за границей.
Об истории демонстрации можно прочесть в документальном сборнике “5 декабря 1965 года”[1].Поэтому перейдем сразу к сути события: среди собравшихся в этот день у памятника Пушкину вряд ли было много тех, кто по достоинству оценил правовую утонченность замысла Александра Вольпина. Значение лозунгов «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте Советскую Конституцию!» состоит не в филигранной юридической шлифовке (второй лозунг придумали друзья Вольпина — далекие от правоведения редактор Елена Строева и художник Юрий Титов). Гораздо существенней то, что прозвучал и запомнился новый язык протеста. Ему не грозило стать массовым, да и его опасность для властей не следует преувеличивать, они довольно скоро адаптировались. Новый язык позволил активистам выйти из подполья, стать понятыми для внешнего мира, обозначал перспективу ненасильственного переустройства, парламентаризма, а не вызывал демонов гражданской войны и еще одной диктатуры под другими флагами.
Разумеется, не обошлось и без везения, 1965-й был годом междуцарствия, свергнувшее Хрущева “коллективное руководство” еще не выработало четкий политический курс. Впрочем, строгое соответствие лозунгов советским законам не помешало немедленно порвать плакаты и похватать (сейчас бы сказали “повинтить”) тех, кто держал их или скандировал лозунги. Но вот инструмент для того, чтобы “законно” судить легалистов, еще предстояло изобрести. Он появится осенью 1967-го.
Ко дню рождения Александра Вольпина у нас есть подарок – архивная находка. Речь идет об интервью, которое он дал в 1985 году. Почти три десятилетия аудиозапись оставалась нерасшифрованной. Транскрипт был составлен только в XXI веке, в ходе работы над книгой «Несколько интервью о Самиздате» Ее готовит Геннадий Кузовкин, руководитель исследовательской программы «История инакомыслия в СССР» («Мемориал»). Книга впервые представит аудиоколекцию, которая хранится в Историческом архиве Института изучения Восточной Европы (Бремен, Германия). В наши дни она стала уникальным источником для изучения Самиздата. Записи делались в 1983–1985 годах, тогда потаенное чтение и распространение текстов оставались актуальными и едва ли не повседневными практиками интеллигенции в СССР. Память респондентов-эмигрантов из Советского Союза была еще свежа, к ней не приходилось пробиваться сквозь толщу наслоений.
* * *
Александр Вольпин (1924–2016 годы) лучше известен под псевдонимом Есенин-Вольпин. Его отцом был Сергей Есенин. Мать, поэтесса и переводчица Надежда Вольпин, не состояла в браке с поэтом. Вольпин впервые появился в печати под псевдонимом в 1949 году, когда в «Докладах Академии Наук СССР» вышла статья на основе его диссертации[2]. В июне 1949-го, после учебы в аспирантуре НИИ математики МГУ, он защитил диссертацию по топологии. Интерес к математике возник у юного Алека накануне его пятнадцатилетия, когда отчим, физик Михаил Волькенштейн, подарил ему книгу «Эволюция геометрической мысли» Степана Богомолова. Через десять лет он напишет, что математика увлекла его «в силу логического характера этой науки»[3]. Математической логикой – дисциплиной, по которой он будет специализироваться всю оставшуюся жизнь, – Вольпин начал заниматься в начале 1951 года, находясь в ссылке в Караганде. В сентябре 1950-го Особое совещание МГБ постановило выслать его как «социально-опасный элемент» в Карагандинскую область на 5 лет. До этого было тюремное заключение и принудительное психиатрическое «лечение». Вольпина обвинили в том, что он, «проживая в Москве с 1946 по 1949 годы, среди окружавших его лиц проводил контрреволюционную агитацию, писал стихи антисоветского характера и читал их другим лицам»[4].
В стихотворениях «Никогда я не брал сохи» (1946 год) и «Ворон» (1948 год) Вольпин писал о репрессиях и идеологической индоктринации. Еще во время войны он сходился с вольномыслящими поэтами и студентами, ценившими его поэзию. С некоторыми из них (Валерией Герлин, Юрием Айхенвальдом, Наумом Коржавиным) он встретился в Караганде, куда их выслали из Москвы, подобно ему. В «городе ссыльных» он также завел дружбу с известными учеными, отправленными на поселение после лагеря (Александром Чижевским, Альбертом Вайнштейном). В ссылке с помощью матери и друга Мстислава Грабаря (участника студенческой компании, именовавшей себя «Братством нищих сибаритов») Вольпин поддерживал связь с мехматом МГУ (в частности, получал новости о работе семинара по математической логике Петра Новикова и Софьи Яновской), вел переписку с крупными советскими математиками (Петром Новиковым, Андреем Марковым, Борисом Трахтенбротом). Именно в Караганде весной 1952 года Вольпин написал свою первую статью по математической логике, с редактированием и публикацией которой ему помогали Трахтенброт и Новиков[5]. Параллельно занятиям логикой он начал интересоваться советскими законами и судебно-процессуальными нормами.
После освобождения и возвращения в Москву из ссылки в апреле 1953 года Вольпин некоторое время работал ассистентом в МФТИ, до 1958-го – внештатным редактором реферативного журнала «Математика» Института научной информации (позже – ВИНИТИ АН СССР); переводил статьи и книги по теории множеств и математической логике (в частности, «Введение в метаматематику» С.К.Клини, совместно с Владимиром Успенским, с которым был знаком еще до поступления того в аспирантуру). Отношения с государством вновь обострились летом 1957 года, во время 6-го Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Вольпина задержали за общение с французами на политические темы и принудительно госпитализировали в психиатрическую больницу. Осенью 1959-го Вольпина арестовали за недонесение на Вячеслава Репникова, обвиненного в шпионаже. Вольпин согласился оставить у себя на хранение его листы для тайнописи, которые вскоре сжег. В начале 1960-го военный трибунал приговорил Репникова к 10 годам лагеря, а Вольпина – к принудительному лечению в ленинградской психиатрической больнице тюремного типа, в которой он находился в 1950 году. После освобождения 14 февраля 1961 года Вольпин стал работать в ВИНИТИ, под криптонимом А.С. писал статьи по математической логике для «Философской энциклопедии» (Тома 3 и 4). С 1956 года параллельно всем политическим перипетиям он писал работу об ультраинтуиционистском обосновании математики, требующем проверки доказательством всех математических аксиом. C другом и коллегой Юлием Полюсуком, устроившим его в ВИНИТИ, они будут называть эту работу «Бездонной бочкой» или просто «Бочкой». Казалось, что расписывание «ультраинтуиционистской программы» Вольпина никогда не закончится.
В очередной раз его заперли в психиатрической больнице 30 декабря 1962 года, после речи секретаря ЦК КПСС Леонида Ильичева на встрече руководителей партии с деятелями литературы и искусства. Поводом для инвектив Ильичева («идейный отщепенец»,«ядовитый гриб») было издание в США в 1961 году книги Вольпина с его стихотворениями и антимарксистским философским трактатом. После освобождения в марте 1963-го он подал в суд на журналиста «Огонька» Илью Шатуновского за клевету в фельетоне «Из биографии подлеца». Экстраординарное для того времени событие, как он позже замечал в дневнике, было пробой пера в борьбе за свои права[6]. Вольпин считал, что реальному обеспечению прав и свобод (в первую очередь – свободы слова и отъезда и возвращения на родину), формально предоставленных советскими законами, мешает закрытый характер судопроизводства и нежелание граждан отстаивать свои права в суде. Вольпин был вдохновителем «митинга гласности» на Пушкинской площади 5 декабря 1965 года. Следуя его стратегии «гражданского повиновения» (Бенджамин Натанс), манифестанты требовали гласности суда над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, арестованными в сентябре 1965 года за публикацию своих произведений за рубежом под псевдонимами. В 1967-1968 годах Вольпин оказался в центре общественной активности, вызванной арестом и судом над Александром Гинзбургом, Юрием Галансковым, Алексеем Добровольским и Верой Лашковой (знаменитый «Процесс четырех»). Под влиянием его правового просвещения стратегией протеста диссидентов стал призыв к гласности судопроизводства и соблюдению прав и свобод, записанных в Конституции.
В феврале 1968-го Вольпина снова принудительно госпитализировали в психиатрическую больницу. Его освободят в мае после кампании протеста американских и советских математиков. Заметной вехой в истории общественного движения, которое позже назовут правозащитным, был выход в 1969 году в Самиздате его памятки с информацией о советском процессуальном праве и советами, как вести себя на допросах. В 1970 году Вольпин станет экспертом Комитета прав человека, одной из первых правозащитных организаций в СССР. Его доклады о международном и советском законодательстве распространялись в Самиздате. В мае 1972-го Вольпин эмигрировал в США. Главной причиной его отъезда было желание беспрепятственно заниматься наукой. В Америке Вольпин преподавал и занимался наукой в университетах Буффало и Бостона.
Интервью Раисы ОРЛОВОЙ с Александром ВОЛЬПИНЫМ
Бостон, 29.11.1985
Раиса Орлова (далее — РО): Будьте добры, пожалуйста, расскажите о Ваших первых встречах с Самиздатом и о том, что Вы помните как читатель Самиздата, как распространитель и как автор.
Александр Вольпин (далее — АВ): Я думаю, что в советское время Самиздат должен был зародиться либо уже в период Гражданской войны, либо сразу после этого: как стало невозможно печататься, да, так что-то люди должны были делать; конечно, в списках ходила литература <…> Эрдман, знаменитая его пьеса «Самоубийца»[7].
РО: А о каком времени хождения в списках вы знаете?
АВ: Люди старше меня в тридцатых годах читали. <…> Я знаю, что многие стихи Хармса, ленинградского поэта, потом погибшего, ходили в списках. Что-то из этого, может быть, печаталось, но, по-моему, эти люди просто не могли рассчитывать на то, что всё, что они пишут, напечатается, и тогда также многие стихи Мандельштама, не говоря уже о криминальных, распространялись в списках. Да и то стихотворение, за которое он поплатился в 1934 году[8], было распространено в списках.
РО: Когда вы лично, вы, первый раз столкнулись с Самиздатом, как автор, когда вы это прочитали или начали сами перепечатывать?
АВ: Я никогда не печатал на машинке, довольствовался – сам, когда писал, от руки, иногда кому-то что-то давал[9]. Вот так помню, вокруг меня молодые люди в 1944 году, когда нам было лет по 20… 22 – мне лично, кому-то захотелось это отпечатать на машинке и сделать в нескольких экземплярах сборничек стихов[10]. Это было сразу после войны, по-моему; могло быть и во время. Журналы разного рода, просто как грибы росли, никто их и не помнит. <…> Вовсе не в каждом случае власти за это преследовали. Я напоминаю, что военное время было время относительного либерализма, было не до ловли идеологических блох. А открытой такой оппозиции, тем более враждебности, если что-нибудь такое и было, то мне не попадалось. С другой стороны, известно, что более серьезная вещь – партийная оппозиция, та самая, к которой принадлежал и Троцкий, и другие, просто издавала самиздатским образом бюллетени, которые печатались на Западе. Вот их я видел.
РО: Про Самиздат пятидесятых-шестидесятых годов, в котором Александр Есенин-Вольпин играл большую роль.
АВ: Я никогда не играл большой роли в Самиздате. Я не Самиздатом занимался, я занимался юридической деятельностью[11]. Меня интересовала не издательская сторона дела, а анализ правовых проблем, тут без Самиздата не обойдешься в этом случае…
РО: А как распространять правосознание <…>
АВ: Технически этим занимался не я. Я не умею хранить хорошо такие вещи, плюс – техническая аккуратность, которой у [меня] не достаточно. Можно было бы поупражняться, попытаться, но я делал другие вещи. Сам писал статьи для Самиздата. То, что я там [в СССР – прим.] стихи писал, а они здесь [на Западе – прим.] оказались, так это не Самиздат, это я написал от руки и передал – это Тамиздат[12]. <…> Думаю, что, хотя и были кое-какие самиздатские циркуляции этих вещей, думаю, что они были минимальные. <…> Ксерокс в России, к сожалению, не распространен, за это надо бороться, чтобы он стал распространен. <…> Проблема ксероксов очень… или шапирографов, всяких таких вещей в России, множительных разных устройств, очень остра. Ну, и чем больше власть упорствует в цензуре, чем меньше Запад может удовлетворить запросы читателей в России, тем скорее будет то время, когда публика там найдет способы с успехом разобраться…
Я не могу обойти молчанием период 1930-х годов, потому что я думаю, что тогда, в двадцатые-тридцатые годы, я думаю, что тогда и было положено начало неподцензурному хождению рукописей. Я напоминаю, что <…> 1931-й, 1932-й [годы] – до этого периода еще имелись частные издательства[13]. И если не говорить о непосредственно политической литературе, то поэзия, публицистика, историографические исследования могли иметь хождение именно в Самиздате и не как-нибудь иначе. Разного рода крамольные философские мысли до поры до времени могли издаваться, их очень просто печатали в 1920-е годы, может быть, в 1930-е. А в середине 1930-х годов всё было настолько завинчено… Во времена террора известно, что даже в ГПУ передавали шепотом, что где-то типографским способом была отпечатана листовка и вывешена, на стенке дома видели. <…> И практически существовали только невинные формы Самиздата, <…> та же поэзия Глазкова, впоследствии моя и так и других авторов – это всё могло быть совершенно свободно допущено в печати, ну, кроме отдельных двух-трех стихотворений с моей стороны, и других, безо всяких арестов. Это всё было на самом деле терпимо, но по мотивам социально-психологическим не могло пройти цензуру. Просто мы не принадлежали тому кругу, который… Если бы то же самое писал какой-нибудь Кирсанов, могло бы у него это быть напечатано.
РО: Это верно совершенно.
АВ: Но такие вещи все-таки в списках ходили. Более или менее систематически. Глазков – яркий человек, его жанр – короткие стихи с преобладанием четверостиший. Такие вещи легко перепечатываются, и поэтому не случайно, он благодаря краткости своего жанра, очень приспособленного к размножению, гораздо лучше, чем [у меня]. <…> Этим, пожалуй, и объясняется то, что слово, самое понятие Самиздат, так связывается с именем Глазкова. Он же употребил первый вот это название, впоследствии стилизованное: Самсебяиздат. Слово «Самиздат» некоторые произносят «Самоиздат», и, по-моему, до сих пор… оно где-то в 60-х годах, но не раньше – никто из этого события не делал – ну, существовал и существовал.
По моем возвращении из ссылки, конечно, «Тёркин»[14] ходил в Самиздате. Ходили и другие стихи, я сейчас не вспомню просто, авторы менее известны, но они ходили. В 1950-е годы, безусловно, был Самиздат; в 1960-е и особенно после снятия Хрущева он стал расцветать. А тут появилось новое явление – Тамиздат; я один из первых авторов, хотя, конечно, первенство принадлежит Пастернаку. В 1960-е годы Самиздат расширяется. Некий автор Сёмушкин ходил, если не ошибаюсь…
РО: Сёмушкин, «Алитет уходит в горы»[15], абсолютно печатаемый автор.
АВ: Что-то на тему о деревне, о раскулачивании – такие вещи. Я мог исказить фамилию…
РО: Безусловно, не Сёмушкин, но я даже не знаю, о чем именно вы говорите.
АВ: В общем, был не один автор, но вот сейчас я так не смогу вспомнить… Но я просто помню, как переплетенные, на машинке, рукописи попадали в дом, …и мы читали их. Это были последние годы при Хрущеве. Потом довольно много стихов ходило в Самиздате. И мы знаем творчество Померанца[16] – это типично самиздатский автор. Когда Померанц начинал, я боюсь сказать, но я думаю, что в 1950-е годы.
РО: А что стало распространяться? Вот вы – первый, назвавший Померанца, это очень важно, мне кажется, именно как факт Самиздата. Потому что я первое, что помню – это «О нравственных качествах исторической личности»[17]. Это был уже, безусловно, 1965-й примерно год. Было уже после падения Хрущева, я прочла.
АВ: Я думаю, что всё это было при Хрущеве[18] Померанц – как раз один из главных, если говорить об истории публицистики, то как не вспомнить про Померанца – и это, по-моему, раннее начало Померанца, вероятно, выпадает на поздние 1950-е годы, а может быть, еще раньше. Лично меня Самиздат не очень удовлетворял тем, что я тяготею к точной философии, а это жанр, который плохо поддается перепечатке на машинке. Нужны формулы, а тексты с формулами на машинке трудно перепечатываются.
РО: <…> вот это уже тема Самиздата.
АВ: Тексты с формулами трудно перепечатывать. Здесь [в США – прим.] существует немало научных публикаций, которые на самом деле не попадают в журналы – все новое, что еще не признано, проходит стадию Самиздата, если угодно – как это еще назвать? Оно печатается на машинке, иногда другими способами распространяется, однако не через обычные журналы, потому что очень длинная процедура, да и не в каждом случае автор захочет с ней связываться, потому что начинаются чисто такого [рода] политикообразные беседы вокруг каждой работы, всякая эта бизнесная атмосфера… Так сколько угодно авторов пошлет их к черту.[19] <…>
Самиздат усилил свое распространение после падения Хрущева. Это было время, когда многие стали открыто говорить о своем диссидентстве. На молодежь это оказало сильное влияние. Вы же знаете знаменитый анекдот о том, что мать хочет перепечатать «Войну и мир»[20]. Так этот анекдот конца 1960-х годов, но в те годы Самиздат, конечно, был широко распространен, чего только там не было. <…> Я думаю, что Самиздат имел максимальное распространение во второй половине 1960-х годов.
РО: Можете ли вы назвать те книги, которые лично для вас были важны? Для вас как читателя, прочитанные вами в рукописях, в Самиздате?
АВ: Я читал рукопись, скажем, Надежды Мандельштам[21], а она теперь напечатана. Надежда Мандельштам предварительно была распространена именно в Самиздате. Да и Солженицына мы читали в Самиздате: «В круге первом». «[Архипелаг] ГУЛаг» я прочел уже здесь, я уже эмигрировал в это время; а оба – и «Раковый корпус», и «В круге первом» – обе его главных вещи – ходили именно в рукописях, в Самиздате. Солженицын – самиздатский автор. Тогда как Синявский[22] и Даниэль[23] – это уже тамиздатская литература: никто их в Самиздате [не видел], я не видал[24].
РО: А для вас лично была разница между Самиздатом и Тамиздатом, когда вы читали, или вам было важно, что прочитать, а не…?
АВ: Мне, конечно, важно, что прочитать, я отдал бы предпочтение типографскому тексту… просто потому, что я знаю, что Самиздат, увы, перевирает. (Смеётся) <…> С другой стороны, и печать перевирает, вот тут – кто больше…(Смеётся).
РО: <…> Другая сторона этого же вопроса: не считаете ли вы, что Самиздат есть все-таки некое выражение на самом деле Само… то есть некоего движения, возникшего внутри страны, в то время как Тамиздат есть нечто привозное. Для вас этой разницы нету?
АВ: Нет, я имею дело с автором прежде всего. Каким способом ему было удобнее, сподручнее воспользоваться, таким он и делал. Автор для меня – одно и то же лицо – независимо от того, где он находится: мало ли, сегодня был он здесь, завтра он там.
РО: Скажите, пожалуйста, ну, теперь к вашей памятке[25], к тому, что все-таки было, насколько я понимаю, вашим действительно важным делом там, а именно: правосознание, начатки правосознания, первая такая памятка, и так далее; вот то, как вы это написали, а дальше вопрос о распространении этого.
АВ: Попросил меня, помню, Григоренко[26], – я до этого давал ему массу устных советов, меня попросили это систематизировать, я не поленился и дня три сидел все это записывал.
РО: Какой год?
АВ: Это был 1969-й[27]. Когда было написано, я их отнес, по-моему, Наташе Горбаневской[28], а может, кому-то еще, может быть, Люде Алексеевой[29], я уже не помню, кому я это отнес. Я счел свою задачу законченной. Когда я написал – ах, ну да, надо еще, чтобы это напечатали; и дальнейшее – у меня уже другие вопросы – я уже написал, и все. (Смеётся)
РО: Возвращалось ли это к вам? В каком-то виде? В перевранном?..
АВ: Я думаю, что у меня, смотря по обстоятельствам, мог быть, мог не быть экземплярчик. Могли оказаться, долго не держал бы, раздал бы знакомым.
РО: Я сейчас даже не об экземплярах, а о воздействии… так сказать: приходили ли к вам люди, спорили ли? То есть было ли у вас ощущение, что написанное вами стало элементом общественного, так сказать, сознания?
АВ: Я думаю, что просто был такой факт, я уже не думал об ощущении, я видел: кое-что усвоили – ну, прекрасно; надо еще что-то добавить к этому. Ну вот там «Общественные проблемы» Чалидзе[30] – как-то этот журнал заглох, он здесь [в США – прим.] не нашел поддержки. Но вот это была моя с Чалидзе самиздатская деятельность, тут я участвовал. Это были и 1969-й, 1970-й, начиная с 1968 года, года два. А в начале, по-моему, 1971-го, где-нибудь, в начале 1972-го – я еще в Москве – эта деятельность прекратилась… На самом деле <…> каждое такое издательство не очень долго существует: оно, даже если авторов не сажают, все равно в конце концов исчерпывается круг тем, а что касается читательского интереса – ну эт скорее Валерия [Чалидзе – прим.] интересовало, чем меня. Я думаю: как, что, меня формулировки интересуют. <…> Их интересует другое – так пускай читают других авторов, вот и всё. Но сам я писать так, как кому-то интересно, не писал. У меня такое к этому отношение. Поэтому я, наверное, и не стал профессиональным писателем. <…> Мыслитель сколько угодно может игнорировать все общественные течения, просто он не своевременен, но он не может при этом быть популярным писателем; если он не имеет популярности, ну, кроме его близких друзей, никто не станет перепечатывать того, что он пишет…
РО: А перепечатывали ли эту памятку люди, которые, так сказать, совершенно не были вашими друзьями?
АВ: <…> По моему прибытию на Запад я <…> к этому еще раз приложил руку, я там еще какие-то лекции читал, но совершенно мне вот эта вся… когда я слышу слово «конъюнктура» или соображения о том, кому что интересно, то мне хочется встать и уйти. Пускай говорят про это без меня (смеётся)
————————————————————————————
[1] М.: Звенья, 2005. 176 с.
[2] Есенин-Вольпин А. С. О зависимости между локальным и интегральным весом в диадических бикомпактах // Доклады АН СССР. 1949. Т. 68, С. 441–444.
[3] Архив Международного Мемориала (АММ). Ф. 120. Оп. 1. Д. 13. Л. 20.
[4] АММ. Ф. 120. Оп. 1. Д. 14. Л. 53.
[5] Есенин-Вольпин А. С. Недоказуемость гипотезы Суслина без помощи аксиомы выбора в системе аксиом Бернайса-Мостовского // Доклады АН СССР. 1954. Т. 96, С. 441–444.
[6] АММ. Ф. 120. Оп. 1. Д. 13. Л. 52.
[7] «Самоубийца» — пьеса (трагикомедия) молодого московского драматурга Н.Р.Эрдмана, написанная в 1928 году по заказу театра Мейерхольда. Попытки Мейерхольда поставить пьесу в 1928–1932 годах были пресечены, в печати ее назвали «реакционной», а намерение ставить – «антисоветским выступлением».
[8] Речь идет об эпиграмме на Сталина «Мы живем, под собою не чуя страны».
[9] Стихотворения Вольпина переписывали его друзья и знакомые (известно, что композитор Александр Локшин с 1948 года до мая 1953 года держал некоторые его стихотворения у себя дома). О распространении его стихотворений в 1940-е годы дальше отдельных квартир ничего не известно.
[10] В своих мемуарах Наум Коржавин вспоминал, что познакомился с Вольпиным у поэта Николая Глазкова в 1944 году (Коржавин Н. В соблазнах кровавой эпохи. 2007, Кн. 2. C. 463-464). В то время Глазков уже занимался самодельным изготовлением сборников своих стихотворений (об этом – дальше в интервью). О сборниках Вольпина ничего не известно.
[11] Вольпин имеет в виду, что не занимался тиражированием и распространением самиздатских текстов. Дальше он говорит, что «сам писал статьи для Самиздата». О «роли в Самиздате» можно судить по составленному редакцией журнала «Грани» перечню его текстов, ходивших в Самиздате отдельными списками и в составе периодических изданий (об этом – дальше в интервью). В 1971 году насчитала девять публицистических и юридических работ Вольпина (Грани, 1971, № 80, С. 153).
[12] Речь идет о произведениях, вошедших в сборник «Весенний лист», изданный в США в 1961 году.
[13] Комментарий Дмитрия Зубарева (17.05.2016 года): Последние издательства, сохранявшие статус кооперативных, были «Сабашниковых» и «Гранат». В 1934-м, сохранив аппарат издательств, их инкорпорировали в систему «Госиздата».
[14] Речь идет о поэме «Теркин на том свете». Респондент несколько неточен, он вернулся в Москву в апреле 1953 года, а «Теркин» стал ходить позже. В 1954 году Твардовский надеялся и пытался опубликовать поэму. Редакционный набор стал источником для списков, которые широко распространились по стране. Средой распространения служили литературные редакционно-издательские круги.
[15] Тихон Захарович Сёмушкин (1900—1970 годы), писатель. Его роман «Алитет уходит в горы» посвящен коллективизации на Чукотке. Роман был написан в 1947-1948 годах, экранизирован в 1949-м. Сведений о неофициальной циркуляции этого произведения не найдено. Видимо, респондент вспомнил книгу Семушкина по аналогии. Тема коллективизации вполне подходила для неподцензурного творчества, так как содержала табуированные элементы, например массовый голод начала 1930-х.
[16] Григорий Соломонович Померанц (1918–2013 годы), философ, культуролог, автор Самиздата, с 1959-го один из вдохновителей неофициальной культурной активности; известность принесла антисталинская речь (1965 год) о нравственном облике правителя, историософские и философские эссе циркулировали самостоятельно и печатались в неподцензурной периодике.
[17] Неточность интервьюера: в заголовке доклада Померанца, а затем написанной на его основе статьи использовались слова «нравственный облик исторической личности».
[18] В отношении датировки «Нравственного облика…» респондент неточен (см. прим. выше).
[19] В 1985 году Вольпин преподавал и занимался наукой в Бостонском университете. О «научном самиздате» и трудностях публикации своих работ он писал матери в письме 1983 года: «Перепечатка на машинке в том виде, как есть, обошлась бы в тысячи долларов, которых у меня не было, нет и сейчас, и пожрала бы уйму времени, а мне надо было продолжать исследования. <…> Так что я тогда ограничился распространением своих текстов в рукописях, с помощью ксерографии. И это было непросто в отношении такой громады. Ее и хранить в одном месте нелегко. Но все же хранится в трех разных местах, в Европе тоже. Кое-что есть и у издателей, которые с этим тянут годами» (РГАЛИ. Ф. 190. Оп. 4. Д. 145. Л. 2).
[20] Речь идет об анекдоте, одна из вариаций которого: «Бабушка для внука перепечатывает на машинке «Войну и мир» – внук ничего, кроме самиздата, не читает» (учтен в справочнике М. Мельниченко. Советский анекдот. Указатель сюжетов. 2014. С.625. № 3151).
[21] Речь идет о «Воспоминаниях» Надежды Мандельштам, написанных в конце 1964 года и ушедших в Самиздат (по-видимому, не по ее воле) до публикации за рубежом в 1970 году. (Мандельштам Н. Собрание сочинений в 2-х томах. 2014. Т. 1. С. 39-47).
[22] Андрей Донатович Синявский (1925–1997 годы), писатель, литературовед, критик (Москва); с 1959 года публиковал литературоведческие статьи и художественные произведения за рубежом под псевдонимом Абрам Терц. В сентябре 1965 года арестован вместе с Юлием Даниэлем за публикации на Западе своих произведений под псевдонимом. В феврале 1966 года осужден по 70-й статье (“антисоветская агитация и пропаганда”). Освобожден в 1971 году, в 1973 году эмигрировал во Францию.
[23] Юлий Маркович Даниэль (1925–1988 годы), писатель, переводчик (Москва); с 1959-го передавал свои рукописи для публикации за рубежом под псевдонимом Николай Аржак. Одноделец А.Д.Синявского, политзаключенный. Произведения циркулировали в сам- и тамиздатских версиях (инкриминировались на политических процессах, преимущественно проза).
[24] Комментарий И.Е.Бурмистровича (10.02.2020 год): «Я сидел за их распространение в Самиздате (в машинописном виде)».
[25] «Юридическая памятка» (Юридическая памятка для тех, кому предстоят допросы) – первое неофициальное правовое пособие в СССР. Было адресовано прежде всего инакомыслящим (им грозили допросы в советских правоохранительных органах в качестве обвиняемых) или их близким (они могли предстать перед следователями как свидетели). Памятка разошлась в Самиздате, изымалась на обысках.
[26] Петр Григорьевич Григоренко (1907–1987 годы), генерал-майор вооруженных сил СССР, правозащитник, автор Самиздата. В сентябре 1961 года на партконференции выступил с критикой привилегий партийных чиновников и требованием демократизации власти, за что был лишен мандата; в открытом письме избирателям критиковал политику Никиты Хрущева, вследствие чего был снижен в воинской должности и переведен на службу на Дальний Восток. В 1963 году создал «Союз борьбы за возрождение ленинизма», распространявший листовки против «бюрократического перерождения» властей, в 1964 году арестован, заключен в спецпсихбольницу (лечебницу с тюремным режимом). После освобождения в апреле 1965 году попал в среду московских инакомыслящих, в 1967-1969 годах стал одной из ведущих фигур общественного брожения, писал и подписывал коллективные письма, выступал в поддержку крымскотатарского движения. В мае 1969 года был арестован в Ташкенте, вновь помещен в спецпсихбольницу. Переведен в обычную лечебницу и освобожден (на это, видимо, повлиял переход к политике “разрядки”). В 1976 году стал членом Московской Хельсинкской группы и одним из основателей Украинской, в 1977 году получил разрешение на поездку в США, вскоре был лишен советского гражданства.
[27]Аннотация самиздатской новинки появилась в 6-м выпуске «Хроники текущих событий», датированном 28.02.1969 года.
[28] Наталья Евгеньевна Горбаневская (1936–2013 годы), поэтесса, переводчица, правозащитница. В 1956 году допрашивалась КГБ по делу о листовке с протестом против подавления Венгерской революции, в 1957 году исключена из МГУ. В 1959-1960 годах стихи Горбаневской были опубликованы в неподцензурной периодике: журнале “Синтаксис” и альманахе “Феникс”. В 1967-1968 годах участвует в петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (дело Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова и других), в 1968 году становится одним из инициаторов и первым редактором правозащитного бюллетеня “Хроника текущих событий”. 25 августа 1968 года приняла участие в демонстрации против введения советских войск в Чехословакию на Красной площади. Участница Инициативной группы защиты прав человека в СССР (1969 год), в декабре арестована, содержалась в Бутырской тюрьме и в Институте имени Сербского. В апреле 1970 года признана “невменяемой” и отправлена в Казанскую спецпсихбольницу, где находилась до октября 1971 года. В 1970-м за рубежом выходит “Полдень” – документальный сборник о демонстрации на Красной площади, составленный Горбаневской. После освобождения (1972 год) продолжила помогать “хроникерам”. В 1975-м эмигрировала во Францию, была ключевым сотрудником редакции журнала “Континент”.
[29] Людмила Михайловна Алексеева (1927-2018 годы), правозащитница, историк. В 1959–1962 годах входит в протодиссидентский круг, знакомится с Юлием Даниэлем, Ларисой Богораз, Александром Вольпиным. В 1964 году Алексеева присутствовала на процессе по иску Вольпина к журналисту “Огонька” за клеветнические нападки в свой адрес в фельетоне. После ареста и суда над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем (1965–1966 годы) включилась в организацию помощи политзаключенным, принимает участие в акциях солидарности (так называемое стояние у судов), в петиционной кампании вокруг “процесса четырех”. В 1968 году исключена из КПСС. С 1968 по 1972 годы печатала стартовый тираж выпусков “Хроники текущих событий”. В 1976-м Алексеева участвовала в создании Московской Хельсинкской группы, стала ее необъявленным секретарем. В феврале 1977 года Алексеева была вынуждена эмигрировать в США, где работала журналистом и консультантом правительственных и правозащитных организаций. В 1984 году опубликовала фундаментальную работу об истории советского диссидентского движения (“История инакомыслия в СССР”). После распада Советского Союза Алексеева вернулась в Россию, c 1996 по 2018 год возглавляла Московскую Хельсинкскую группу.
[30] «Общественные проблемы» («Сборник избранных текстов Самиздата, посвященных общественным проблемам») – машинописное периодическое издание. Его выпускал в 1969-1972 годах московский физик и правозащитник Валерий Чалидзе (1938–2018 годы). Вышло 15 выпусков (объем каждого составлял от 50 до 100 стр.). Вольпин был постоянным автором рубрики «Право».
Публикация Андрея Гросса и Геннадия Кузовкина
