«…исключительное чувство национальности никогда до добра не доводит»
А.И. Герцен (Былое и умы»)
От русских в обиходных пересудах часто можно было слышать о ком-то, что он культурный человек. Кто же обычно удостаивался такой «почётной» характеристики? Для неё важно было, конечно, иметь образование. Малограмотному окружению оно внушало доверие и почитание. Но на лбу его не запишешь, печатью не отметишь. Потому лица, закончившие тот или иной вуз, прикрепляли к лацкану пиджака, а за его неимением просто к рубашке, как заслуженный орден, специальное свидетельство в виде значка-ромбика. И тогда каждый за полкилометра мог видеть, что ему навстречу идёт не абы кто, а учёный. Ромбик сам по себе характеризовал личность и был предметом гордости его владельца. Такого шапками уже не закидаешь, не подкузьмишь тем, что из него культура прёт. Предмет культуры был налицо. Социоэкономическая структура советского общества, сдерживавшего проявление индивидуальных чувств, тем не менее, позволяла гражданам гордиться своим высшим образованием. Согласно советской пропаганде СССР имел лучшее в мире высшее образование. Впрочем, и другие виды образования в стране победившего социализма были удостоены такой же оценки.
Значение высшего образования в сознании наших граждан было велико. Его обладатель считался в одном лице и умным, и учёным, и культурным. С него и спрос — особый. В некотором роде он воспринимался как Мессия, тем более что прежнего Мессию-Спасителя решительно отправили в отставку. Но застывших социальных ситуаций не существует. Да и культура не может сводиться единственно к образованию. Природа культуры и шире и глубже, чем образованность, чем какое-либо научное знание, чем то или иное умение. Освальд Шпенглер замечает, что «культура есть само собой очевидное». Миры научный и культурный далеко не во всём сходятся, хотя и оказывают друг на друга влияние. И если культура живёт бессознательно, опираясь на многовековые традиции, то научный мир смотрит уже в первую очередь на факты сами по себе, освобождая их от культурных пут и оболочек. В результате очень часто культурные и научные взгляды обнаруживают острые расхождения друг с другом. Приведу такой пример: в последние годы правления Перикла в Афинах народным собранием был принят закон, угрожавший тяжёлым наказанием каждому, кто распространял астрономические теории. А ведь Перикл не был ретроградом и слыл одним из мудрейших стратегов Афин, демократом и другом учёных и мастеров разных искусств. Дело в том, что астрономия с её удалёнными и неизмеримыми объектами была чужда культуре античного человека, ориентированного на непосредственное восприятие предметов действительности. Тут и Перикл был бессилен что-либо изменить. Космологические теории Коперника, Галилея и Джордано Бруно в своё время также столкнулись с общенародными представлениями о мироздании, основанными на христианской культуре.
Но вернёмся в родные пенаты. Со временем вузов только в одной независимой России появилось столько (больше, чем во всём Союзе), что на них не стало хватать всех школьных выпускников. Учись любой, только плати, если не попал в немногочисленные почётные «бесплатники». Выпускные экзамены потеряли смысл. Принимай всех подряд, или закрывай вуз. Вузы, естественно, предпочли первое. Умирать никто не хочет. Высшее образование, хотя и выжив, девальвировалось и перестало считаться главным признаком культурности. Да и значки-ромбики, зримые свидетельства причастности к высшей школе, перестали производиться. Время гордиться высшим образованием прошло. Чести немного. Все теперь стали образованными, «званными», если выражаться евангельским языком. Но все ли при этом стали культурными, «избранными»?
Какое-то время в СССР считалось, что «культурный человек» не курит (по крайней мере, окурки не бросает куда попало); не пьёт, а если и пьёт, то незаметно для окружающих. Конечно, он не матерится, всегда аккуратно пострижен, выбрит, носит чистую и выглаженную одежду, следит за своей обувью, регулярно посещает баню, по утрам и на ночь чистит зубы порошком. Он человек в шляпе, а не в какой-то там кепке, как говорит один известный тележурналист. У него высокий вкус, о котором и не поспоришь, даже если и очень захочешь. «Культурный человек» проявляет сдержанность в любых, даже самых острых ситуациях. У него всегда есть носовой платок, чтобы сморкаться. Он не будет харкать, плевать, сопеть, чавкать за столом, издавать какие-либо другие неприличные звуки. Ему известно, в какой руке нужно держать вилку, а в какой – нож, с какой стороны от дамы идти по улице. В общении такой человек всегда предупредителен и деликатен, во всём и всем готов угодить и помочь. Он филантроп по складу своей души, каждого нищего одарит копеечкой. Речь культурного человека по-особому отличается от речи большинства. Короче говоря, для советского обывателя, «культурный человек» — это не вполне обычное явление, это такая личность, которая не вписывается в утвердившиеся культурные нормы основной массы населения и фиксируемые чисто внешне глазом и слухом. И вот тут-то между обывательским представлением о «культурном человеке» (всей суммой воззрений на культуру) и общепринятым значением понятия «культура» обнаруживается существеннейшая нестыковка, в результате чего понятия «народный» и «культурный» становятся антонимичными по отношению друг к другу.
По представлениям советских людей, живших в системе строгого (тоталитарного) единства, «культурный человек» своим поведением являл глубокую противоположность тому поведению, которое было характерно для основной массы населения. «Культурный человек», например, не пил, в то время как национальная культура держалась на повальном пьянстве. К тому и песни звали: «Выпьем за родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём». Уклонисты подвергались по меньшей мере осмеянию. Непьющий человек внушал подозрение – не пьёт, значит, что-то таит. Русские до сих пор гордятся изобретением водки как наилучшего из всех существующих алкогольных напитков. Она же и поныне исполнена большого и неизбежного национального символизма. Горе и радость у русских отмечается водкой. С введением карантина её стали использовать в качестве самого распространённого антисептика (санитайзера). Под неё и изобретён мухинский гранёный стакан. Один из самых распространённых в мире мифов о русском человеке заключается в том, что он способен пить водку чуть ли ни вёдрами и сохранять при этом твёрдость ног и разума. Андрей Соколов, герой шолоховского рассказа «Судьба человека», своим умением пить водку стаканами не закусывая покоряет даже жестоких гитлеровцев и обретает за этот счёт спасение. Водка у русских неотделима от понятия родины и отечества и составляет их вековую культурную традицию. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» – это не про общую физиологию, а про русскую культуру. И если в столичных российских городах, в силу их всё более тесного соприкосновения с иными культурами, степень алкоголизации населения сегодня снижается, то провинция остаётся верной своему дедовскому наследию.
Шутки – шутками, но что же мы должны иметь в первую очередь, когда говорим о «культурном человеке»? В энциклопедиях пишут, что «культура» — это исторически определённый уровень развития общества, творческих сил и способностей человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности людей. Нация не упомянута, но надо иметь в виду, что в Испании одна культура, а в Кении – другая. То есть, испанский «культурный человек» должен вести себя по-испански, в то время как кенийский «культурный человек» — по-кенийски. И тот и другой – «культурные». Но если испанец начнёт у себя на родине вести по-кенийски, то он потеряет звание «культурного человека». То же самое произойдёт в Кении с кенийцем, если он задумает и сумеет вести себя по-испански.
Когда мы говорим об общественной культуре, то в качестве их носителей подразумеваем в первоочерёдном порядке народности и нации. Та или иная культура называется именем народа. Например, часто говорится о культуре ацтеков, древних греков, о китайской культуре. Широкое признание получили арабская и западноевропейская культуры. Последнюю из названных культур часто называют также иудео-христианской культурой. Когда мы говорим о «западной культуре», то имеем в виду множество народов, которые в силу соседского и далеко не всегда мирного существования приобрели общие культурные признаки, позволяющие прибегать к обобщающему термину. Безусловно, культура англичан, французов, итальянцев, немцев, несмотря на отдельные национальные отличия, имеет сходство в основных своих чертах, и расходится с культурой русских, украинцев, белорусов, чьё культурное развитие происходило в иных историко-политических условиях. Освальд Шпенглер выделяет восемь великих культур: египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, греко-римскую (аполлоновскую), византийско-арабскую, культуру майя и ныне существующую западноевропейскую культуру. Последнюю из названных культур философ изредка именует фаустовской или гётевской.
Каждый большой народ претендует на свою неповторимую культуру. Но численность народа – совсем не главный фактор, способствующий рождению выдающихся культурных достижений, оказавших влияние на культуру всего человечества. Главное мерило любой культуры не численность и не массовость, а богатство различий и многообразие форм, степень её влияния на мировые цивилизационные процессы. Так называемая татаро-монгольская экспансия, с помощью которой было создано самое многонаселённое и самое протяжённое государственное образование, в культурном отношении мало что по себе оставила. В то же время, небольшая Древняя Греция, разделённая вдобавок на множество самостоятельных полисов, – это страна, достижения которой во многом легли в основу европейской культуры, которая и по сегодня оказывает влияние на культуры всех обитателей планеты. Достаточно сказать, что многие отрасли современной науки выросли на базе трудов древнегреческих учёных и философов. Элементы древнегреческой архитектуры используются для украшения современных зданий. Эпос, литература и искусство Древней Греции дл сих пор привлекают всеобщее внимание и вызывают восхищение. Значительная часть научной терминологии, названия многих наук, в том числе термин «история», множество мужских и женских имён, ряд бытующих в новых языках слов, выражений, пословиц и поговорок ведут свою родословную от древнегреческого языка. К этому надо добавить и диалектическое мышление, зародившееся именно у древних греков и являющееся и по сегодня основой научного мышления. Олимпийские игры, наследство Эллады, пользуется огромной популярностью во всём мире.
Вполне разумно предположить и существование самостоятельной русской культуры. Но даже если это предположение подтверждается, то всё равно Россия похвастаться тем, что её культура оказала сколько-нибудь заметное влияние на культуры других народов, не может. В этом плане обиходное понятие «культурный человек» в представлениях русских должно было бы соответствовать основным канонам русской национальной культуры. А тут получается, что русский «культурный человек» резко выбивается из картины, характерной для всей нации, никак с ней не сопоставляется. Он, с одной стороны, вроде культурный, а с другой, — некультурный, поскольку его поведение, его формы жизни отличаются от культурных форм (норм) жизни нации.
Сказать по правде, понятия «культурный» и «народный» у русских глубочайше расходятся. По этой причине эпитет «культурный» очень часто ими употребляется в качестве отрицательной характеристики. Кстати, это служило властям знаком, по которому «культурных» людей можно было вычислять и преследовать, поскольку они вызывали небезосновательные опасения. Сознанием руководила такая логика: если ты культурный, то ты ненародный, а раз ненародный, то народу чужак, враг и вредитель со всеми вытекающими отсюда оргвыводами. Культурный человек вызывал ненависть у тех, с кем ему приходилось жить рядом и желание от него избавиться.
Культурность, выходящая за пределы общей национальной нормы, рассматривалась российскими властями как угроза (по меньшей мере оскорбление) существующему строю и обществу. И такая политика, к сожалению, не ушла в прошлое. Она тяготеет и сегодня над нацией как некий тип проклятия. Проявляясь в быту, она распространяется и на отношение к искусствам, не укладывающимся в окаменелые представления. Прирождённо все новшества, появлявшиеся в музыке, живописи, литературе, театре, Россия воспринимала в штыки. С приходом в страну какой-никакой демократии любовь к допотопному существованию у народа приуменьшилась, но не на столько, чтобы в стране произошли коренные изменения. Боязнь ко всему новому остаётся у русских их национальной болезнью. Мы пренебрегаем открытиями в науке и новаторством в художественной жизни и лишь спустя какое-то время берём их на вооружение, когда другие народы продвинулись вперёд.
То, что у нас зовётся новым (современным, прогрессивным), а то и революционным, на Западе уже морально устаревает и находит себе улучшенную (обновлённую) замену. В результате Россия не то, что шагает за Западом, а ковыляет за ним подобно калеке. Можно сказать и так, что в науках и искусствах мы пользуемся обносками, сэконд хэндом. Такова вековая привычка. Такова наша культура. Будучи подражательной по своей природе, она вместе с тем кичлива и постоянно напяливает на себя маску величия, пряча под неё свою отсталость и склонность пусть к запоздалому, но всё же копированию. Лишённая потенций к собственному творчеству, она часто склоняется к тем или иным формам нигилизма, направленным против культурных достижений Запада. При этом, бросаясь от жёстких систем организации общественной жизни к анархизму, Россия сохраняет в неизменности свойство держаться устаревших жизненных правил и законов.
Чтобы не оскотиниться (не пойти вспять в своей эволюции), человечество так устроено, что каждый человек принадлежит определённой культуре. Лишённых культуры людских групп не существует. У животных – повадки, а вот у людей – культура. Даже у самых невежественных из них она имеется. Ссылаться можно лишь на ступени культуры. Да и то в относительном плане. Очень условно и не бесспорно культуры делятся на высшие и примитивные. Даже дикарь (первобытный человек), жадно глотающий у костра полуготовое мясо вместе со своими зелёными соплями, уже обладал определённой культурой. Этому дикарю, конечно, если бы он знал слово «культура», поведение современного гигиениста показалось бы весьма странным и, с его точки зрения, некультурным. Россия тоже, подобно дикарю, смотрела, как и сейчас ещё продолжает в том же духе смотреть на культуры других народов, проявляющиеся в формах различных искусств, религиозном, логическом и математическом мышлении, экономическом, политическом укладах, устройстве социального и личного быта. Из-за укоренившихся издревле взглядов мы враждебно отвергаем (охаиваем, высмеиваем) то, что нам самим оказывается не по зубам. Глядим на достижения других народов, как крыловская лисица глядит на недоступные грозди винограда. Это подтверждается, прежде всего, нашим отношением к новаторствам в науках и в искусствах, рождаемым на Западе, что обусловлено в значительной степени консервативными способами решения социальных вопросов. Ведь авторитаризм нашей политической системы происходит вовсе не от Путина, а не иначе как от культурных народных устоев, построенных на требованиях соблюдения отцовских заповедей. Путину лишь остаётся потакать низменным чувствам народных масс и опираться на мораль, исходящую из недр национального сознания. Этим объясняется обращение политического режима к исторически устаревшей символике, закреплённой в мифах прошедшего времени. Все наши боевые лозунги исходят от инстинктов и диктуются страхами перед завтрашним днём. Своё спасение мы видим единственно в возможности держаться вблизи сверхчеловека. Лишённые мужества, мы уповаем единственно на мужество лидера нации. Ради него мы жертвуем собой. И как тут не вспомнить Шопенгауэра, говорившего о стадном человеке, как о массовом продукте производства природы. «Господская мораль» продолжает довлеть в сознании русского человека и неудивительно, что она определяет живучесть феномена сильной власти в России. Русский человек ищет опорных точек не в себе самом, а в любом, кто встанет над ним. Такого человека он готов слушаться беспрекословно и оправдывать все его действия. При опоре на такого «сверхчеловека» он и себя начинает ощущать «сверхчеловеком». Какие бы отрицательные чувства ни вызывало бы у нас имя Ницше, но его мысли находят в нашей стране, в нашей национальной морали своё реальное подтверждение.
Каждая нация имеет свою культуру. Испанцы – испанскую, карелы – карельскую, литовцы – литовскую. Русские – не исключение. Каждая национальная культура достойна уважительного к себе отношения. Но не каждая получила право называться великой, как называются, к примеру, древнегреческая или западноевропейская культура. О культурности того или иного человека можно судить двояко. Какой-то, беря условно, литовец удовлетворяет требованиям литовской национальной культуры, но не дотягивает до общеевропейской культуры. Или наоборот: его можно считать вполне культурным человеком с точки зрения европейских стандартов, но он не обладает своей национальной, литовской, культурой.
Не будем называть русских примитивным народом, но некоторые черты примитивности (недалёкости, как иногда говорят) мы всё же, в чём не грех признаться, нет-нет, да и проявляем. Те русские, кто зримо подражал правилам иностранцев, в своей среде воспринимались с непониманием, переходящим в осуждение, а то и в откровенное преследование. В «Коньке-Горбунке» самое тяжкое обвинение, выдвигаемое против главного героя сказки, заключается в том, что он «католицкий держит крест и постами мясо ест». Мы судим о людях инстинктивно, обращая первостепенное внимание не на их реальные характеры, а на те маски, что они носят, опираемся на наши иррациональные, инфантильные и индивидуальные элементы собственного жизненного опыта. От этого, например, происходит наша национальная тяга к дружбе с Аресом – как никак вся наша история строится на постоянном военном противостоянии то с одним, то с другим народом. Каждый из нас может поступать нравственно или безнравственно (культурно или некультурно), делать «добро» или «зло», но в области вековых привычек своей культуры, объединяясь в те или иные социальные группировки, мы обращаемся к безднам нашего подсознания. В массе наше поведение предопределяется древними принципами и устоявшейся в веках культурой. Насколько мы способны изменить наше мирочувствование и приобрести власть над собой, чтобы выйти на новые уровни культуры? Насколько вообще осуществима эта задача? Пока же наша мораль направляется вовне, или на удержание существующей власти, или на её устранение, но отнюдь не на внутреннюю форму морали. Одним кажется, что обязательно следует убрать Владимира Путина, а другим с такой же противоборствующей силой – удержать. По сути это одно и то же, поскольку никак не меняет морали или культуры, не меняет нас самих. Все положения и формулы отдельных политиков, мыслителей, социальных движений, религий, течений и систем есть только вариации на тему укоренившейся в России культуры. В пределах своей исторической русской сферы мы остаёмся неизменными бессознательными ретроградами. За старину (за мифы) мы и умереть готовы героически. «Бороться и не сдаваться!» – наш девиз. И в этом заключается наша национальная трагедия, поскольку миф для нас важнее реальности. Вопрос о том, были ль, не были ль двадцать восемь панфиловцев, мы решаем в пользу мифа – пусть не были, но думать будем, что были. Миф – важнее реальности.
Но, чтобы иметь какое-то отношение к чужому, надо обладать чем-то своим и худо-бедно им дорожить. Не зная собственно слова «культура», русские, тем не менее, надо полагать, обладали своей культурой. Другой вопрос, насколько она была целостной, устойчивой и сугубо своей в смысле уникальности, но попытаться её как-то определить и выделить среди других культур мы вправе. Русские, не обладая великой культурой, тем не менее, свою культуру имели. Это была деревенская культура. Можно спорить о её уникальности и значимости. Но она существовала и лишь в результате так называемой «смычки города и деревни» эта культура была утеряна. Город победил деревню. А вот полноценное усвоение страной культуры западноевропейской натолкнулось на искусственное создание культуры социалистической. Толком не получилось ни того, ни другого.
Говоря о национальных культурах, нужно помнить об их историчности. Историчность подразумевает стадиальность развития. Они, подобно живым организмам, зарождаются, достигают расцвета, но они же и умирают. В периоды зарождения и развития культур ими владеют центростремительные силы. Но когда эти культуры достигают зрелости, они начинают распадаться, образуя на ограниченных территориях множество локализованных культур. В ход идут центробежные силы. Культуры, отмеченные долговременным существованием и достижениями, оказавшими существенное влияние на культуры других народов, принято называть цивилизациями. Связаны они изначально с каким-то одним историческим народом, но потом перенимались в тех или иных масштабах и другими народами. Ярчайший пример: неоспоримая преемственность древним Римом эллинистической культуры Древней Греции. В той же мере древний Рим оказал своё влияние на западную культуру. Начиная с эпохи возрождения, писатели, художники и скульптуры стали широко черпать для своих произведений сюжеты из сказаний древних греков и римлян. Гёте писал: «Чем дальше едешь по морю, тем более глубоким становится оно. Подобно этому можно сказать о Риме».
Какие-то народы, большие и малые, явившиеся родоначальниками той или иной великой культуры, прекратили своё существование (египтяне, представители американских этносов), какие-то, как например греки, китайцы и арабы, продолжают существовать, хотя их не всегда можно назвать полноправными продолжателями (преемниками, исполнителями) тех культур, которые получили своё историческое признание. Современные греки не столько следуют культурным традициям эллинов, сколько устойчиво придерживаются стандартов западноевропейской культуры. Нет уже тех египтян, которые видели физическое бессмертие в мумификации тел. Сегодняшним египтянам-арабам, строгим последователям ислама, вряд ли придутся по душе их родные национальные сказки «Тысячи и одной ночи». Впрочем, как и эротические новеллы Боккаччо, рождённые в другом царстве-государстве. Да и вообще, понятие «западноевропейская культура» сегодня утратило географический смысл и связывается в большей степени с тем образом жизни, которые получил распространение среди народов разных частей света в результате европейской экспансии. Это касается Америки и Австралии в первую очередь, а также, хотя и в меньшей степени, Африки и Азии. Однако следует отметить, что распространение той или иной культуры совсем не избавляет её от глубоких кризисов и разрушения. Учение Сен-Симона, согласно которому каждая культура в своём развитии проходит эпохи созидательные и разрушительные, не отменяется.
Античная культура при всём своём внешнем великолепии вынуждена была капитулировать перед культурами варваров, усвоившими впоследствии христианские нововведения. Но для этого потребовались столетия и столетия. Культуры быстро не меняются. Древние греческие мыслители, тот же Пифагор, знали о том, что земля имеет шарообразную форму и что она реет в огромном пространстве. Но эти знания не вписывались в общую культуру, основанную на непосредственном восприятии (осязании) предметов, расположенных в зоне человеческой досягаемости. Пафос коперниковского миросозерцания всецело принадлежит западноевропейской культуре, как и упоение большими числами, призванными оформлять бесконечно большие и бесконечно малые измерения.
Русские относят себя, с некоторыми оговорками, к европейским народам. И спорить с этим не приходится. Назови русского не европейцем, а азиатом, то он сочтёт это за оскорбление. На родословие с потомством норманна Рюрика согласится, от скифов не откажется, но с азиатами русский, по крайней мере на словах, ничего общего не желает иметь. И в то же время русские более чем какой-либо другой народ, упорно сопротивлялись, можно сказать инстинктивно (в восточном, азиатском духе), культурному росту, который происходил в Европе и определял её цивилизационное развитие. Русские в ходе всей своей истории старались противопоставить европейской культуре что-то своё. Противопоставляли, надо признаться, до какого-то времени, чтобы потом в конечном итоге перейти к заимствованиям европейских культурных ценностей, называя этот процесс опять же по-западному «реформами». Потому уместно говорить о том, что Россия на протяжении своего существования двигалась в кильватере культурного развития Европы, то сокращая, то удлиняя дистанцию между собой и флагманами европейской цивилизации. О самостоятельности развития России можно рассуждать в относительном плане, имея в виду лишь начальные этапы становления русского государства, но не далее исторических границ Киевской Руси. Россия всё время пугалась Европы и одновременно тянулась к ней, хотя и никогда её не почитала. Европа для бедных русских была богачкой, вызывавшей зависть и желание поменяться положением. И даже тогда, когда Европа помогала России в преодолении её трудностей, русские не отвечали ей данью уважения и признания.
Только сближаясь с Европой, воспроизводя и усваивая её культурные ценности, Россия добивалась прогресса, а по отдельным показателям, внутри усвоенных рамок, даже становилась способной опережать европейские страны. Простой вопрос: могли бы Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Чайковский создать свои выдающиеся произведения, если бы ничего не слышали о греческом театре, не читали бы Шекспира, Сервантеса, Гёте, не слышали Баха или Бетховена? Факты свидетельствуют также и о том, что, возводя на пути к Европе различные стены, Россия оказывалась на краю гибели.
Русские не подчинялись Европе в политическом и военном отношении, успешно воевали с ней, покоряли её, но в то же время, сами покорялись европейским культурным образцам, с опозданием, но, всё же, начинали их культивировать у себя на родине. Пленяясь увиденной красотой, сами они принести в Европу что-то серьёзное и красивое из своего культурного наследия не могли в силу замедленности собственного культурного прогресса. Вместе с тем, недоверчиво и не без высокомерия относясь к завоёванным народам, русские не гнушались пользоваться их культурными достижениями. Собственное же будущее им представлялось слегка улучшенным прошлым. Современные русские всё время думают о себе, как о наследниках неоспоримого величия нации. Вчерашний русский – это идеал для сегодняшнего русского. Потому он, как патриот, может сказать: «Как русский я – это то, чем и кем был мой предок, побеждавший в боях разных иноземцев. И в будущем я должен быть таким же: побеждать, побеждать и побеждать». В чём побеждать – неважно. Лишь бы в чём. В этом свете победа над Германией в Великой Отечественной войне представляет для русского самосознания наивысшую национальную ценность. Что было потом, для уже не так значимо.
Одерживая одну за другой военные победы, русские, вместе с этим, покорялись культуре побеждённых народов, приобщались к их цивилизационным достижениям. Конечно, не без искажений и приспособлений под собственные жизненные установки. Это касается и принятия Русью византийской ветви христианства. Решающее слово, безусловно, было за князем Владимиром, но и народному духу русских Византия с её «диалогом любви» пришлась больше по вкусу, нежели Рим с его склонностью к «разговорам об истине». За каждым военным приобретением русских происходила их культурная европеизация, не стиравшая, однако, непонимания между ними и даже кровно близкими поляками или чехами. Петербург лишь в какой-то мере повторял европейские города, хотя и он уже знаменовал новую культурную ступень в жизни русских. В последующем, перенимая европейскую (как римскую, так и византийскую) культуру, русские, уже как посредники, несли её ещё дальше на Восток тем народам, которые были вынуждены покориться могучей военной силе российской империи. Культура Запада, перенимаемая русскими и претерпевавшая определённые трансформации и поправки, попадала в Россию со значительной отсрочкой. Вырастая, Европа меняла одежду на новые размеры и фасоны. Россия за этой сменой не успевала. И пользовалась лишь устаревшими вещами. Так что то, чем из века в век в культурном плане пользовались русские, может оправданно именоваться платьем с чужого плеча или, если по-современному выражаться, «сэконд хэндом». Но и «сэконд хэнд» оказывался новее того, что делала сама Россия.
Культуру принято делить по различным проявлениям человеческой жизни, обращая первостепенное внимание на искусства. Надо отметить, что искусства в своих наивысших творениях – это концентрированный способ выявления народного отношения к жизни. В то же время, процесс его реализации как такового, его вспомогательная роль в достижении целей духовного развития представляются не менее важными, чем сам предмет художественного воплощения. Для протекания этого процесса необходимы определённые политико-экономические условия. Невозможно себе представить, чтобы работы, хотя бы отдалённо сопоставимые с гениальными произведениями Леонардо да Винчи или Микеланджело, появились в странах восточной Европы. Даже если в качестве чуда представить появление в России такого мастера, который создал бы нечто подобное Джоконде или Давиду, то его творения оказались бы за пределами народного понимания.
История развития искусств — архитектуры, скульптуры, живописи, музыки, литературы, театра — не оставляет русским даже малейшего шанса на удовлетворение их претензий быть родоначальниками и законодателями в каком-то из них. Определённому роду патриотов покажется обидным, но контрольный пакет банка мировых достижений в области эстетики принадлежит не русским. Это говорит не об ущербности нации, а лишь о важности социально-экономических и культурных условий, способствующих или препятствующих созданию произведений искусства, отображающих жизнь в её полноте и многообразии. Историческая Россия придерживалась политических приоритетов, далёких от забот о развитии искусств, что вовсе не отрицает вклада русских художников различных жанров в мировую сокровищницу культуры. Разговор лишь о том, что у нас нет никаких оснований считать Россию родоначальницей того или иного направления (течения) в искусстве. Российские достижения в культуре являются прямым следствием успешного освоения русскими художниками разных жанров образцов западноевропейской культуры. Причины простые. На Западе творческие личности, по сравнению с Россией, имели больше свободы, что и обуславливало их превосходство в науке и искусстве. Естественные права человека, которыми обладали западные мастера, побуждали их находиться в постоянном поиске новых художественных форм, в то время как в России господствовали почитание древних традиций и слепое преклонение перед омертвелыми авторитетами с их строгими и статичными формулировками нигилизма по отношению к любой новизне. Изоляция России от мира консервировала архаичные формы её культурного существования и держала на обочине цивилизационных процессов. Занимая (завоёвывая) огромные пространства, Россия чуждалась идеи культурного динамизма. Её историческая память сосредоточивалась не в области движения мысли и чувства, а на фактах обретения пространств, которые сама не могла обустроить к собственной пользе. Привычки завоевательского мышления мешали усвоению эстетических привычек.
Ни в музыке, ни в литературе, ни в изобразительных видах искусства, как и в науках, Россия не стала первой не в силу ущербности русского и других населяющих страну народов, а по причине долговременного нахождения в стороне от эпицентров цивилизации, обусловленного причинами как географического, так и военно-политического характера. Отставая, она была вынуждена заимствовать то лучшее, что создавалось вне её границ и преимущественно в западном направлении. Даже искусство иконописи, образцами которого Россия по праву гордится, имеет не российское происхождение, а целиком и полностью обязано существовавшим греко-церковным традициям. И Московский Кремль с соборами своим созданием обязан творчеству итальянских мастеров, среди которых в первую очередь нужно назвать Рудольфо Фиорованти, Марко Руффо, Пьетро Солари. Русское дворянство, как ведущий класс российского общества, имевший в стране реальные возможности развивать искусства и вытягивавший Россию в число цивилизованных государств, подчинялось иностранному влиянию: голландскому, немецкому и особенно французскому, что нашло наиболее яркое выражение в архитектуре и живописи. До сих пор западноевропейская архитектура остаётся украшением наших городов. Впрочем, и сейчас наше жилое, культурно-общественное и культовое строительство ведётся с учётом образцов, созданных на ругаемом Западе, главным образом, в США.
Мы привычно ругаем западную культуру, и, тем не менее, пользовались и продолжаем пользоваться её образцами. Всякая культура имеет определённую степень эзотеризма или популярности, которая присуща всем её достижениям, поскольку они обладают символическим значением. Западная культура легко и с пользой приживалась в России, если ей не чинилось препятствий. Вот и иконы и Кремль мы считаем исключительно русскими созданиями, поскольку, с одной стороны, мы с ними сроднились, а, с другой, в силу своей ложной гордости не хотим признавать их западного происхождения — как никак, но они считаются символами России. Получается, что главнейшие русские символы имеют нерусское происхождение. И это не зачёркивает того, русские мастера искусств, такие как писатели Толстой, Чехов, Маяковский, театральные деятели Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Таиров, композиторы Чайковский, Скрябин, художник Врубель своим творчеством внесли бесценный вклад в сокровищницу западноевропейской культуры. Следует лишь помнить и понимать то, что их творчество в определяющей степени явилось результатом существования великой западноевропейской культуры.
Несмотря на в целом сложные и напряжённые внутренние отношения в Европе, история которых отмечена многими кровопролитными сражениями, формирование современной европейской культуры происходило на основе политического и экономического взаимодействия европейских народов, которому Россия, обладая громадным военным потенциалом, чинила постоянные препятствия. Не последнюю роль в этом играла русская православная церковь. Лишь при Петре Великом начинаются процессы, имевшие целью сделать из «святой Руси» современную державу, ориентированную на европейские культурные ценности. В результате привлечения иностранных зодчих в России создаётся такой шедевр градостроительства, каким стал Петербург. После пожара 1812-го года меняет свой исторический облик и Москва.
Только тогда, когда Россия становится частью интернациональной динамической структуры, в ней появляются собственные шедевры мировой культуры. И лишь выпадение из этой структуры, каковое, в наибольшей степени, приходится на советский период существования империи, ведёт её к культурной деградации и снижению общего уровня художественности создаваемых внутри неё работ. Мировую славу приобрели лишь те произведения советского искусства, которые по своей сути не были советскими, а следовали принципам, выработанным западноевропейской эстетикой. Внедрявшийся Партией и государством в искусство и литературу метод так называемого «социалистического реализма» ограничивал творческих работников и, несмотря на все идеологические и пропагандистские усилия, так и не приобрёл мирового значения. Созданные на его основе произведения искусства сегодня могут рассматриваться лишь как иллюстративные примеры вреда, наносимого художественному творчеству установкой для него идеологических и политизированных рамок. В соответствии со школьными учебниками считалось, что у истоков социалистического реализма стоит Максим Горький, ознаменовавший, по мнению коммунистических идеологов, наступление новой эпохи в литературе, а затем — и в других видах искусствах. Сегодня это мнение, кроме смеха, у здравого человека ничего вызвать не может. И если отдельные произведения писателя действительно заслуживают высокой оценки, то отнюдь не за счёт того метода, который ему приписывается, а за счёт исключительно западного мирочувствования. Вместе с государственным социализмом, в соответствии с условиями нашего нового существования, прекратил своё «триумфальное» существование и заветный социалистический реализм. А впрочем, был ли он в реальности и при советской власти? Его неадекватная идея умерла ещё до официального падения породившего его строя, не сумев истолковать жизнь при посредстве самой жизни, не говоря уже о том, чтобы её исправить.
Следует отметить, что появление шедевров искусства в том или ином государстве далеко не всегда свидетельствует о том, что эти шедевры являются прямым отражением национальной культуры или непосредственным порождением определённой государственной политики. Российские шедевры вторичны по своему культурному происхождению. Всё лучшее, чем богаты и знамениты произведения русских мастеров разных жанров, взято у Запада. Так живописные полотна Брюллова, Кипренского, Иванова, Тропинина, являясь по справедливости гордостью русского национального искусства, своё происхождение ведут от западноевропейских образцов (образов) живописи и никак не соотносятся с существовавшими в России народными представлениями о реальности и техниками её изображения. Будучи кровно (этнически) русскими, в культурном отношении эти художники в большей степени были голландцами, немцами или итальянцами. И далее мы видим, что, когда тон в живописи уже стали задавать французы, русские художники пошли по пути подражания им. Это касается даже тех из них, кто в своих полотнах воссоздавал исключительно неповторимую русскую жизнь (Репин, Суриков, Серов и даже, как с уверенностью кому-то кажется, насквозь русский Венецианов, чьи пасторальные картины отмечены чертами жанра, утвердившегося в западном искусстве в XIV—XVII веках). Взять даже такую простую вещь как масляные краски, изобретённые и изготавливаемые на Западе. Так что наших любимых художников можно с полным основанием считать не столько представителями русской культуры, сколько выразителями культуры общеевропейской. И в этом заключении не содержится ничего такого, что могло бы послужить поводом для оскорбления патриотических чувств. Всякое искусство, всякая культура имеют вообще свой час. Начальные часы русского искусства жизненно связаны с искусством, развивавшимся в Европе, что прослеживается по датам и по наименованиям.
Культура в лучших своих проявлениях имеет свойство передаваться (тиражироваться). Она – достояние всего человечества, и глуп тот, кто отказывается пользоваться её достижениями, сообразуясь исключительно их географическим происхождением и национальностью автора. И как тут ещё раз не вспомнить Герцена, сказавшего, что «исключительность национального чувства никогда до добра не доводит».
Создав Зимний Дворец как сокровищницу мировых произведений искусства, русские цари явили себя по крайней мере не меньшими патриотами, чем те, кто склонен восхищаться песней «Эх, лапти, вы лапти мои!» и кто потом продавал за бесценок ранее приобретённые шедевры, посредничая с доктором Хаммером. Конечно, то, что хранилось в Зимнем Дворце, лицезрению основной массы русских доступно не было, но это не значит, что оно не оказывало никакого влияния на русскую культуру и не способствовало смене тех естественных условий, в которых приходилось жить человеку. Так или иначе, эти произведения оказывали своё влияние на создание «макрокосма культурного человека» и в России, выводили страну и её население из хаоса первобытности и патриархальности, из круга субъективных заблуждений и иллюзий.
В Библии неоднократно подчёркивается: «Не сотвори себе кумира, ни всякого подобия». Библия требует к себе уважительного и деликатного отношения. Однако данное изречение можно понимать различно, что во многих случаях позволяет уходить от его буквального исполнения. Дурак, известно, молится до тех пор, пока лоб не расшибёт. Для него Бог – добрый бородатый дедушка, которому Ванька Жуков адресует свои жалобы. Искусство, так или иначе, держится на подобиях, даже узоры, широко применяемые для украшения мечетей, что-то повторяют, что-то конкретное символизируют. Конечно, если Бога, считающегося Вездесущим и Всеобъемлющим, изображают в виде зримого человека, то такое изображение вступает в противоречие с основными религиозными учениями о трансцендентности Бога. Хотя иконы (образа) допускают и такое. Ортодоксальные евреи пытаются следовать одной из важнейших Моисеевых заповедей, но даже у них это далеко не всегда и во всём получается. Приезжайте в Израиль и убедитесь в этом, как говорится воочию. Слово и его воплощение имеют обыкновение друг с другом не сходиться. Однако культура держится за счёт языка образов. Следует помнить, что неантропоформных представлений о чём-либо не существует. Вот и Бога человек создал по своему образу. А раз создал, то почему бы его и ни изобразить? Библия это делает с помощью слов. Но, как бы то ни было, вся её мифология антропоморфична. Слово – та же антропоморфия. Если я разговариваю с Богом по-человечески, и он со мной также – по-человечески, то это и значит, что я его представляю человеком.
Образы и подобия – это способы передачи наших чувств и мыслей. Кто бы спорил! Ими пользовались уже первобытные (доисторические) люди, когда высекали (выцарапывали) на скальных поверхностях свои рисунки. Стремление расти в соответствии со своей собственной природой присуще всем живым существам, тем более, если речь заходит о человеке и его культуре (культурах). Каждая культура придерживается определённого мировоззрения, имеющего свою символику. Первобытный человек стремился не к запечатлению реальности, а к передаче действия. А вот аттическая скульптура имела уже вполне эвклидовское тело, вне времени и отношений, в то время как живопись Леонардо уже предполагает бесконечность пространства, в котором параллельные линии рано или поздно всё-таки сходятся (пересекаются). Динамика роста и развития – очевидны. Но если аттическая культура была уделом каждого гражданина (о рабах, дабы не расползаться по древу, умолчим), то последующие культуры уже принимают элитарный характер. И на всех этапах проявляется стремление к уподоблению мира в соответствии с мировоззренческими (философскими) взглядами, исповедуемой той или иной культурой. Таким образом, вопрос о «сотворении (несотворении) кумира» на сегодняшний день остаётся открытым.
Трудно себе представить, что искусства могут существовать исключительно только для самих себя, хотя по некоторым теориям именно так и должно быть. В жизни же искусство, как явление культуры, передаёт культуру человеческого бытия, чем и политично. Оно занимается физиогномикой, передающей психические состояния, внутренние переживания человека. Наряду с чертами лица оно передаёт осанку, жесты, одежду, а также идеи числа, картины природы. И всё это присуще человеку определённой культуры. Понятно, что скульптурная группа Лаокоона на русской почве не могла быть создана. Но постичь её русские могут. И это постижение является очередной ступенью их приобщения к мировой культуре.
В разговорах об искусстве всегда много внимания уделяется патриотизму, его связи с родиной. Но в понимании патриотизма наблюдаются разногласия, служащие основанием многочисленных конфликтов. Для античного человека родиной было то, что он мог обозреть с кремлёвских стен своего родного города. И эта родина была полем его культуры. Другого не требовалось. Древний грек заботился об этом поле, защищал его, не претендуя на другие территории. Греки основали сотни колоний-городов на береговой полосе Средиземного моря, но не сделали ни одной попытки проникнуть в целях завоевания внутрь материка. Поход Александра был только романтическим исключением – внутренне сопротивление войск планам вождя только подтверждает это положение. Результатом одного из походов стало создание Александрии, как величайшего по своему значению центра эллинистической культуры. С этой же точки зрения должно судить о легко дающем повод к ложному толкованию расширения римского владычества, которое ничего общего не имеет с расширением о т е ч е с т в а, осуществлённого русскими при создании своей империи. Римляне, расширяя империю, не сделали ни одной попытки проникнуть внутрь Африки. Свои позднейшие войны они вели исключительно в целях обороны своих владений, без честолюбия, без символического стремления к территориальным приобретениям. Таких понятий как «наша Пруссия» или «наша Померания», как и «наш Крым», у римлян не существовало. Приоритеты отдавались культурной экспансии. И на Ближнем Востоке, и в Турции до сих пор ещё сохранились следы великой римской культуры.
У русских же родина – это нечто необъятное, обустроить и окультурить которое у него просто никогда не хватало сил. Главное – завоевать, присоединить. Потому всё обустройство, если и происходило, то на скорую руку. Для русских в меньшей степени важным являлось качество того, чем они располагали. Более качества ценились ими объёмы имения: «широка страна моя родная!» В этом заключался первостепенный предмет национальной гордости. Отсюда тяга к монументальным формам украшения своей жизни, не требовавшим тщательной отделки создаваемых вещей. Культура, которую условно можно назвать словом «тяп-ляп», исходила от политических традиций нации, направленных на овладение необъятными пространствами. Пространство для русских стало функцией, заслоняющей все остальные формы бытия. Обустроить эти пространства не представлялось возможным. Важно было закрепить их за собой, не особенно заботясь о том, чтобы поставить на службу. В этом заключалась одновременно и мораль и культура нации. В советской этике и эстетике монументалистика играла главенствующую роль. Она была призвана воспитывать и поддерживать чувство национальной мощи. При этом каждый советский гражданин, взятый по одиночке, чувствовал себя ничего не значащей пылинкой и лишь в совокупности друг с другом он представлял нерушимую силу. В роли самообеспечивающегося Робинзона русского человека, тем более советского, видеть было бы странно.
Рассматривая культуру того или иного народа через призму его достижений в художественном творчестве, мы не должны забывать также и о спорте. Современная культурная жизнь не мыслится без спорта, появлением которого человечество обязано великой античной культуре, а возрождением — культуре западноевропейской. Гимнастические состязания в Древней Греции немногим отличались по своему значению от театральных представлений, ибо в них проявлялись прирождённые качества человеческой личности, развивавшиеся благодаря проявлениям воли и разума. Выдающиеся спортивные достижения русских на международной спортивной арене, а под русскими было принято воспринимать всех спортсменов, выступавших за сборные команды Советского Союза, известны всему миру. Но и они не носят первичного характера. Царская Россия вообще была далека от спорта. Им в многомиллионной стране занималось небольшое число лиц, представлявших имущие классы общества. И Советский Союз значительное время своего существования сопротивлялся приобщению к мировому спортивному движению под предлогом необходимости борьбы с буржуазной культурой и создания своего, пролетарского и социалистического по духу, спорта. Обособиться не удалось. Русские по происхождению виды спорта (типа городков, гиревого спорта и самбо) широкого признания в мире. Спортивная политика в Союзе стала меняться. И Партия не сразу, но в конечном итоге берёт мировой спорт на вооружение в качестве пропагандистского символа в борьбе с загнивающим капиталистическим строем. Подражательство налицо, но в извращённой форме. Если для древних греков Олимпийские игры были естественным элементом их образа жизни, в котором культу тела отводилась первостепенная роль, то в русскую (советскую) жизнь спорт входит в связи с задачей иметь под рукой эффективное средство достижения победы (превосходства) над врагом, за коего принимается всё иностранное окружение. Хорошо это отражено в «футбольной песенке»:
Эй, вратарь, готовься к бою,
Часовым ты поставлен у ворот,
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идёт.
Пограничная полоса – рубежи нашей необъятной родины, в центре которой сияли рубиновые звёзды. Пограничник был общим героем советской эпохи, потому и удостоился чести попасть в футбольный гимн. Отношение к спорту как к военной операции в Советском Союзе находит поддержку и в народной культуре и в политике государства. Важнейший олимпийский принцип, анонсированный бароном де Кубертеном, отбрасывается и заменяется требованием побед, чего бы они ни стоили. Руководство советским спортом фактически передаётся системе госбезопасности. Пути широкого использования допинга советскими, а затем и российскими спортсменами приводят, так или иначе, на Лубянку. Спорт и госбезопасность срастаются. Система передаётся потомкам, от Союза новой, независимой России. Конечно, все секреты наших побед на международной арене народу не докладывались. Главное то, что эти победы были. Это были победы во имя побед, в соответствии с принципом «цель оправдывается любыми средствами» («Мы должны всем рекордам наши звонкие дать имена!»).
В целом народ любил не столько спорт, современные каноны которого были разработаны на Западе с учётом сохранившихся сведений об античном спорте, сколько спортивные победы своих соотечественников. Долгое время советская власть противилась выходу своих спортсменов на международную арену, объясняя это неприятием каких-либо проявлений буржуазной культуры. Партией и правительством была поставлена задача в противовес буржуазному (капиталистическому) спорту создать спорт пролетарский (социалистический). Предпринятые попытки успехом не увенчались. Наши родные городки, лапта, самбо и акробатические пирамиды восхищения у мировой спортивной общественности не вызвали. Культивировать их никто не поспешил. И с благосклонного разрешения Сталина страна стала потихоньку приобщаться к тому спорту, который получил всеобщее признание, а не к тому, что разрабатывался большевистскими идеологами (так и хочется сказать «пропагандонами») так называемой пролетарской культуры. Однако в ногу со временем Партия решила идти с некоторыми отличиями от остальных стран. Контроль советского спорта поручается доблестным чекистам, а сама спортивная деятельность приравнивается к работе на ниве госбезопасности. Важнейшим требованием к советским спортсменам, выдвигаемым властями страны, становится требование побед в состязаниях с иностранцами. На войне как на войне. На секретной основе в Советском Союзе разрабатывается система государственного спортивного профессионализма, изначально противоречащего принципам олимпийского спорта, но позволяющего добиваться преимущества в крупных международных соревнованиях. Победы в международных состязаниях, безотносительно к средствам их осуществления, позволяли народу испытывать гордость за своих соотечественников и одновременно помогали переживать тяготы своего существования. Культура спорта в СССР сошлась с культурой, подразумевающей наличие у страны врага, которого надо постоянно унижать и побеждать, что приносит жизненное удовлетворение. Спортивные значки БГТО и ГТО прямо говорят об этом. Новая Россия с таким отношением к спорту не рассталась, что, в общем-то, и не удивительно. Безоговорочно принято считать, что русские всех сильнее, быстрее и ловчее. И прыгают они дальше и выше всех. Таким образом, советский спорт, всецело огосударствлённый и в значительной степени милитаризованный, был поставлен на службу пропаганды преимуществ социалистического строя, стал символическим выражением победоносности коммунистических идей, важнейшим культурным кодом. Чистота советского спорта – чистейший миф. Он весь зиждился на советской символике, а символика обязывала. Победа во имя красного флага являлась квинтэссенцией советского спорта. Раз побеждаем на льду катка, значит мы сильнее везде и всюду:
Ты спортсмен страны передовой,
Ты должен быть всегда на первом месте.
Ты идёшь в шеренге боевой,
Защитником её спортивной чести.
А вот если проигрываем, то нас с полным правом можно зачислять в слабаки, а то и в предатели. Знаменитый армейский хоккеист Александр Могильный, решивший продолжить свою спортивную карьеру в одном из клубов НХЛ, долгое время числился в изменниках родины. Партия обеспечила спортсменов всем необходимым, и они, если не враги и не вредители народа, были обязаны побеждать. В жажде побед, приравниваемых к победам военным, заключается одна из величайших тайн культуры советского (российского) спорта.
Советская (коммунально-социалистическая) мораль (культура), пусть в осколках, но, тем не менее, продолжает сохраняться в России как «исконная сила» или важнейшая жизненная функция. Следуя её детской логике, мы всегда могли, указывая на наши спортивные победы, сказать врагам словами Юрия Визбора, зато мы «в области балета впереди Европы всей!». Хоть в чём-то, но превосходим успешную заграницу. И совсем не важно, где этот самый балет родился, видели ли мы его в натуре или нет. И со спортом та же история. Советские люди смотрели на внешне отполированный отечественный спорт, как в обманное зеркало, не видя его внутреннего устройства, и вслед за обманывающейся красавицей повторяли: «Я ль на свете всех милее, всех прекрасней и добрее?!» Советский спорт был наэлектризован политикой, что не мешало его руководителям обвинять западный спорт в политической ангажированности. Но это известная тактика. У воров в привычке кричать «держи вора!»
Будучи авторитарным по своей структуре и построенном на модусе обладания (что вовсе не подразумевает обязательного фактического обладания), наше общество в основном руководствуется той мыслью, что людьми мы становимся не сами по себе, а за счёт власти, которой вынужденно подчиняемся. Всё в руках власти. Если хорошая власть – хорошая жизнь, а если плохая власть, то и жизнь — плохая. Святая простота! Сами мы, дескать, если и люди, то маленькие, от нас ничего не зависит, и никакой собственной деятельностью благоденствия мы не можем обеспечить, наши мнения ничего не значат и не приводят ни к каким результатам. Уже хорошо то, что у нас есть сильный лидер (царь, генсек, президент), в которого (которому) надо верить и который нам гарантирует безопасность при условии нашего ему подчинения. И даже то, что подчинение далеко не всегда осознаётся, что оно может быть сильным или слабым, что психическая и социальная структуры могут быть не полностью, а лишь частично авторитарными, не должно нам закрывать глаза на тот факт, что мы живём в мире «обладания» в той мере, в какой мы одобряем авторитарный характер культуры всего нашего общества. А мы её, в принципе, одобряем. Путина (условно) не хотим, но структуру, рождающую путиных, поддерживаем. Наша культура такова, а это культура обладания, что, даже резко отрицательно относясь к власти, мы предъявляем к ней всевозможные требования, чтобы она нас и любила и уважала, и, исходя из этого, берегла нас, кормила, поила, лечила, обеспечивала работой, жильём, развлечениями, удовлетворяла самые разнообразные наши желания и потребности. Отвергая власть, мы, вместе с тем, считаем её нашей, то есть смотрим на неё как на предмет нашего обладания. «Путин наш» и «Путин не наш» в свете такой психологии – в сущности одно и то же. В том и другом случае мы смотрим на вождя, как на принадлежащий нам стакан какого-то напитка: хочу – пью, не хочу – выливаю. Те, кто пьёт, старается помешать тем, кто выливает. В свою очередь, тот, кто выливает, препятствует тем, кто пьёт. Силы не всегда бывают равно значимыми, но модус обладания действует над теми и другими в равной степени. Тянем-потянем – чья возьмёт. Альтернативой этому существует лишь анархизм. И он периодами вспыхивает с уничтожающей силой. У этой силы одна культура – культура мордобоя. Вождизм и анархизм – два полюса одной русской культуры. Два переплетённых между собой понятия. Нет чистого вождизма. Но нет и чистого анархизма. У них лишь разные дырки для возникновения в стране катаклизма. У вождизма дырка уже, но, неуклонно расширяясь, она открывает путь для анархии. Культу вождя противостоять трудно, но культу толпы – ещё труднее. Несогласный с толпой тут же становится её жертвой, в то время как культ вождя предусматривает хоть какую-то надежду. Как ни странно, приверженцы вождизма легко становятся анархистами, а анархисты с неменьшей лёгкостью обращаются к вождизму. Характерно, что среди самых непримиримых критиков Путина наблюдаются самые яростные «авторитарщики».
*
Культура не только не удовлетворяет все наши потребности, а порою даже создаёт излишние препятствия в их удовлетворении. Но она сохраняет нашу человечность в том смысле, что позволяет строить круги общения, заниматься той или иной продуктивной деятельностью, вести духовную жизнь. Культура – это то, что нас (в целом человечество) и объединяет и в то же время разъединяет. Русская культура, следуя в фарватере великой западноевропейской культуры, дополняя и обогащая её, способствовала цивилизационному прогрессу как собственно самой русской нации, так и множества других наций в составе российской империи. И одновременно, воспринимая западноевропейскую культуру, Россия, как великая держава, служила укреплению взаимопонимания между народами всего мира. И лишь обособляясь, отказываясь от культурных ценностей, выработанных в условиях западноевропейской цивилизации, Россия становилась фактором международных раздоров.
Культура, так или иначе, взаимодействует с законом. Если закон укореняется в нации, (в ряде наций), то разница между культурой и законом перестаёт ощущаться. Но укоренение закона происходит далеко не всегда. Если власть принимает законы, противоречащие культурным устоям, то эти законы теряют свою жизненность и соблюдаются лишь от случая к случаю. Со временем какие-то законы, ранее действовавшие успешно, устаревают и также перестают согласовываться с жизнью, в результате чего возникает необходимость их отмены. Это первые симптомы угасания одной культуры и прихода другой. В России этот период приходится на правление Алексея Михайловича, а наиболее ярко проявляется уже в эпоху его сына. Пётр активизирует переход России к моделям западного существования, хотя и ориентируясь в первую очередь на внешние его формы и привычно опираясь на военное решение возникающих проблем. Начиная с эпохи Петра, культура страны начинает обнаруживать раздвоение. В то время как культура высшего российского класса, дворянства, всё активнее ориентируется на Европу (характерно, что во множестве случаев, обучаясь у французов-гувернёров, дворяне выучивают иностранный язык лучше, чем свой родной), культура основного населения страны – крестьянства продолжает находиться в патриархальном состоянии. Конечно, что-то из крох европейской культуры достаётся, главным образом через дворню, и народу. Но замедленность и диспропорциональность этого процесса очевидны, что не обеспечивает его последовательности и устойчивости.
Как строй всей жизни, культура России во все её исторические периоды постоянно не справляясь с удовлетворением жизненных запросов населения по меркам западноевропейской культуры, нуждалась в замене многих государственных институтов, произвести которую с помощью радикальных преобразований не удалось до сего времени. Самая мощная попытка России прорваться в число цивилизованных общественных систем была осуществлена в первой половине XX-го века, но, несмотря на громадные людские и материальные потери, она обернулась провалом и значительной территориальной убылью империи. Вековая культура, пропитанная солью великодержавности и елеем раболепия, взяла своё. Ссылки на «плохую власть» следует считать не вполне уместными, поскольку всякая российская власть (большевистская – не исключение) действовала с оглядкой на национальные традиции. Сталин в этом плане никаким исключением не является. Можно предположить почти с абсолютной степенью вероятности, что на его месте мог оказаться любой другой правитель, вполне, если ещё не более, ему соответствующий жестокостью и властолюбием.
Национальные культуры имеют пределы устойчивости. Социально-экономические условия существования народа меняются и приводят к отмене прежних культурных принципов и привычек. Соприкасаясь, народы заимствуют друг у друга то, что им кажется полезным и удобным. Заимствования происходят и в рамках одно великой культуры. Западноевропейская культура – не исключение. Немцы учатся чему-то у англичан и французов, как те же англичане и французы учатся у немцев. Этот процесс заставляет отказываться от собственных национальных традиций, если становится очевидным тот факт, что у соседей какие-то жизненные вопросы решаются проще и эффективнее. Национальная культура русских, как её понимал житель нашего севера Василий Белов, долгое историческое время носила, как говорят, «деревенский» характер. Крестьяне (даже ещё колхозники) были по-своему культурными людьми. Однако массовое переселение сельчан в города очень быстро поменяло отношение к жителям деревни. Поскольку город, а не село начинает диктовать культурные установки, то сельская культура становится предметом отторжения. Антагонистичность и нестыковка двух культур становится социальной реальностью. Тон задаёт город ввиду своего прогрессирующего превосходства. Деревне ничего не остаётся, как только отступать и подделываться под город, то есть худо-бедно, но как-то усваивать городскую культуру во всё её многообразии. Это совсем непросто. Деревенский житель, попадая в город, становился похожим на иностранца, не владеющего языком местного населения. И как бы быстро ты ни усвоил городской язык, всё равно будет заметно, что ты чужак. Так и в культуре. Строительство в СССР утопического социализма потребовало ломки вековых культурных устоев, создание новой религиозной системы без родного и привычного полуязыческого и полубиблейского бога и на её основе нового Человека. Деревне отводилась лишь роль кормилицы. Её культура была пущена под откос, где она и не задержалась. Колхоз счастья не принёс.
Слово «деревенщина» в стране становится синонимом бескультурья и превращается в ругательство. Слова «периферия», «провинция» обретают в русском советском языке отрицательное значение. Переселенцы стараются подражать внешним признакам культуры горожан, но получается у них это ненатурально и даже карикатурно. Личность, уважительно воспринимавшаяся в своём, деревенском, кругу, попадая в город, в одночасье становилась объектом насмешки и оскорблений. У Михаила Зощенко это показано как нельзя лучше.
Потеряв свою деревенскую (природную) культуру и обратясь к индустриализации, Россия оказалась вынужденной пользоваться культурами других народов. Индустриализации приходилось учиться у тех, кто имел опыт в её проведении. Брали понемногу от тех народов, с кем приходилось контактировать в торговле, экономике, духовной жизни. Запад в этом отношении был первым, если не единственным примером. К сожалению, прочность и точность проводившихся Россией заимствований никогда не носила всеобъемлющего характера из-за наличия политико-социальных и культурных препятствий.
Претензии какой-либо нации на культурное превосходство над другими нациями катастрофичны по своим последствиям. Германский нацизм служит тому неоспоримым историческим подтверждением. Когда ведутся усиленные (подчёркнутые) разговоры о том, что тот или иной народ или какое-то национальное государство достигли в чём-то преимущества над другими народами и государствами, то совершенно обоснованно возникает мысль о причастности инициаторов таких разговоров к различным расистским теориям. Согласно этим антинаучным (недоказанным) теориям существует иерархия человечества, выражающаяся в его делении на высшие и низшие элементы. И когда какая-то нация настойчиво заявляет о том, что именно она является главнейшим двигателем культурного исторического прогресса, то она, так или иначе (сознательно или бессознательно) встаёт на путь конфронтации с другими нациями. Подчёркивание Россией своего первенства в культурной жизни над Европой питает почву конфликтности между нашей страной и другими странами. Обособляясь от западного мира, игнорируя выработанные человечеством в ходе своего эволюционного развития законы существования, провозглашая безупречную и неуязвимую правоту русских во взаимоотношениях с другими странами и народами, мы тем самым сохраняем опасные очаги международной напряжённости. Европа – наша большая родина. Она наш друг и союзник. Она – наш учитель. Ученики, забывающие, а тем более враждующие со своими учителями, обрекают себя на жизненные неудачи, уподобляются крыловской свинье, подрывающей корни многовекового дуба. В Евангелии от Луки от имени Христа сказано: «Ученик не бывает выше своего учителя; но, и усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его». Россия, доказывала правоту данных слов, когда её политика строилась в согласии с политикой большинства европейских стран. Отрыв же от Европы, от её неоспоримых культурных достижений, приносил России неисчислимые потери и бедствия.
