По итогам прямой линии Владимира Путина моя подруга Катерина Гордеева написала прекрасную статью о детях, живущих на аппарате искусственной вентиляции легких. Артист Хабенский спросил президента Путина о детях в реанимации, Путин ответил, что у государства нету денег покупать каждому такому ребенку личный аппарат ИВЛ, а журналистка Гордеева написала про то, как этим детям живется.
Только у статьи очень странный заголовок: «Как президент России пытался помочь тяжело больным людям. И почему у него не получилось». Простейший школьный разбор предложения показывает нам, что подлежащее тут — «президент». То есть заголовок выглядит так, как будто это статья про президента, а не про детей на ИВЛ.
То есть автор полагает, что здоровье детей может быть интересно читателю лишь постольку, поскольку оно заинтересует президента. И боюсь, что у автора есть основания так полагать.
Другая моя подруга, режиссер Авдотья Смирнова на той же самой прямой линии задала президенту вопрос об инклюзивном образовании детей с аутизмом. Президент ответил какие-то глупости, но вопрос, насколько я понимаю, был задан не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы ввести тему инклюзивного образования детей с расстройствами аутистического спектра в официальную повестку дня. Много лет Авдотья пытается изменить систему помощи этим детям, но никто: ни чиновники, ни граждане — особо не слушает ее. Теперь, возможно, будут слушать чуть лучше. Потому что образование наших детей интересует нас лишь в той степени, в которой им заинтересуется президент.
У нас президент Путин — это источник жизни какой-то. Про что он скажет хоть слово, то начинает существовать в общественном сознании. Про что не говорил, то никому не интересно.
А все должно же быть наоборот. Наши дети, наши старики, наша земля, наша наука, наша культура должны быть интересны нам не постольку, поскольку о них сказал что-то Владимир Путин, а сами по себе. Наоборот, Путин должен удостаиваться нашего внимания лишь постольку, поскольку заботится о наших детях, стариках, земле, культуре и науке. Но мы путаем начала и концы, причины и следствия. И это очень прискорбно.
Если мы думаем не о детях, а о том, что Путин про них сказал, то Путин у нас будет, а детей не будет. Если мы думаем не об образовании, а о президенте, который про образование что-то там сказал или не сказал, то президент у нас будет, а образование — нет.
Но мы думаем именно так — переворачиваем с ног на голову. Наша повестка дня диктуется не насущными проблемами нашей жизни, а тем обстоятельством, что Путин упомянул или не упомянул об этих проблемах.
Черт побери! Так не должно быть! Если у меня разыграется вдруг острый аппендицит, то вырезать его надо вне зависимости от того, высказывался ли президент Путин на прямой линии о моем остром аппендиците. Удалять надо, потому что болит, потому что лопнет и я помру.
Проблемы, которые мы считаем важными, темы для наших дискуссий, задачи, которые мы считаем первостепенными, не могут быть продиктованы обществу президентом. Наоборот, это люди должны диктовать президенту повестку дня, потому что мы тут источник жизни, а не президент. Но так в России не устроено.
Сидим, смотрим прямую линию, ждем указаний: лечить ли детей, учить ли, пахать ли землю, приласкать ли жену… Если президент не скажет, то мы сами не догадаемся, что нам тут на этой земле делать. И власть от оппозиции у нас отличается только тем, что власти указания президента нравятся, а оппозиции не нравятся. Разногласия у них только по повестке дня, продиктованной Путиным. А про детей на ИВЛ и инклюзивное образование никто ничего не слышал и слушать не хотел, пока артист Хабенский и режиссер Смирнова не попросили президента внести в повестку.
Валерий Панюшкин
